Дмитрий Спиридонов - Заманали!

Я уже говорил, что тётя Люба пришла к нам в чёрной атласной блузке, имитирующей старинный корсет. Блузка оставляла плечи голыми, сзади между лопаток у неё шла фальшивая шнуровка, а груди размером с французскую уличную баррикаду тяжело перекатывались в жёстких поддерживающих полусферах, которые называются «балконет». Теперь тёти Любина грудь кипела, бурлила и лезла из балконета наружу, словно стиральная пена из ушата. От зычного матерного крика дребезжали стёкла и закладывало уши.

– Заманали! Пустите! Стелка, я тебя как тряпку порву! – орала тётя Люба и пыталась прорваться к тёте Стелле сквозь оцепление. Она отбросила моего папу под торшер, врезала тёте Наде в лоб, попала коленом в пах кому-то из мужчин.

– Любовь Петровна, это уже не шутки! – тонко пискнул дядя Гена. Я понял, что пнутый пах принадлежал ему.

– Господа, я полагаю, нам надо цивилизованно… – опять высокопарно заладил дядя Боря.

С разворота, прямо как Ван Дамм, тётя Люба дала ему кулаком в торец, дядя Боря охнул и схватился за челюсть. Тут он отбросил талдычить про «цивилизованность», выставил плечо и хоккейным приёмом взял Любовь Петровну на таран.

Тётя Люба прозевала опасный момент, потому что слева в неё вцепилась тётя Вера. Толчок дяди Бори заставил её потерять равновесие и отступить, она пошатнулась, открывая брешь в своей обороне. Гости плотно обступили драчунью в корсете, поймали под локти и начали скручивать.

***

Через щёлку между шторами я смотрел, как вокруг Любови Петровны вьются трое или четверо добровольцев, и загибают ей руки за спину – словно готовятся сложить тётю Любу в чемодан, чтоб она занимала поменьше места. Но фигуристая тётя Люба всё равно занимала много места, топталась в проходе как борец сумо, не сдавалась и грозила всем набить морду. Когда гости повисли у неё на руках мёртвым грузом, она начала рычать, плакать и бодаться. Её оттеснили к кровати.

– Чуть праздник не испортила, – сказал кто-то.

– Не надо было коньяк с водкой мешать, – сказал дядя Стас.

– Заманали! – жалобно и зло крикнула тётя Люба. – Вообще уже, что ли? Заманали! Верка, отпусти руки, сейчас же!

Тётю Любу не отпустили, а плашмя уронили на кровать, и она зарылась носом в бархатные волны покрывала. Её попа в задравшейся рыжеватой мини-юбке торчала выше подушки. Ляжки тёти Любы в лимонадных колготках блестели, будто склеенные из множества кусочков зеркального пазла.

Под колготками её крупную попу сжимали тонкие чёрные трусики, похожие на полукруглые математические скобки. Дядя Женя в суматохе украдкой положил ладонь на эти скобки-трусики и сжал в горсти. Капрон тёти Любы снежно хрустнул, я даже с окошка услышал.

Или мне померещилось? На самом деле в комнате стоял жуткий гвалт. Все кричали, а тётя Вера и папа держали тётю Любу за руки и выворачивали назад.

– Заманали! Я не хочу! Пустите, суки, больно! – бубнила она, пока ей крутили за спину руки, а дядя Боря вытаскивал у себя из брюк кожаный ремень. Ремень был как толстая длинная змея и заканчивался металлической пряжкой.

Мне стало забавно. Неужели пьяную взрослую тётю Любу сейчас отшлёпают ремнём, будто капризную дошкольницу, пока она лежит кверху попой и не может сопротивляться?

Я, конечно, ошибся. Её просто связали. Дядя Стас прыгнул на тётю Любу верхом, словно она была лошадью, и долго, тщательно связывал ей заломанные руки. Я знаю, это очень больно. Человеческие руки не приспособлены сильно загибаться за спину, тем более тётя Люба довольно толстая, и суставы у неё заплыли жиром. Мне в школе Егор Усачёв как-то заломил назад локоть, и я здорово орал на всё фойе.

Пленная тётя Люба без конца повторяла, что её «заманали» и похабно ругалась на тётю Стеллу, хотя той даже не было в комнате. Соперница тёти Любы попискивала где-то в коридоре, предлагая вызвать для «ненормальной Журавлёвой» милицию с наручниками или санитаров со смирительной рубашкой.

– Сами справимся, – сказал дядя Стас и налёг на руки тёти Любы, чтоб ей было больнее.

Плечи и локти скрученной тёти Любы Журавлёвой топорщились кверху, словно крылья сказочной птицы Рух. Дядя Стас продевал ей концы ремня между запястьями и каждый раз поддёргивал, чтобы схватилось потуже, а тётя Люба визжала до хрипоты и болтала в воздухе ногами.

Будь она худенькой как тётя Настя, ей бы, наверное, удалось выскользнуть из-под дяди Стаса. Но тётя Люба весит больше трактора и не умеет бороться в партере. Каждая её ляжка толщиной почти с меня. Лимонадные колготки тёти Любы Журавлёвой чудом не лопались на заду. По капроновой поверхности бегали яркие блики, упругая синтетика пела и поскрипывала, будто корабельный такелаж во время восьмибалльного шторма.