Олег Рыбаченко - Необычайные приключения Фай Родис

Но публика хочет дальнейшего обнажения. И девушки скидывают с Фарай последнее покрывало, открывая ноги и бедра. Теперь только трусики и лифчик, а также закрытые туфельки остались на гостье из будущего.

А ножки у Фарай красивые, и очень сильные, а насколько совершенная линия бедер.

Американец рыкнул:

— Миллион двести!

Араб в зеленой чалме проревел:

— Миллион пятьсот!

Чернокожий принц выдал:

— Миллион семьсот!

Маленький японец пропищал:

— Хорошие ножки! Стоят два миллиона!

Американец не слишком уверенно рыкнул:

— Два сто!

Араб поглядел на свою чековую книжку и лязгнул:

— Два триста!

Японец кудахнул:

— Два пятьсот!

Неожиданно поднялся еще один араб, совсем старый и прошипел, тряся реденькой седой бородой, компьютер перевел:

— За редкую красавицу востока не жалко и трех миллионов долларов!

После чего все замолчали. Теперь уже пошли в ход настоящие суммы, а козыри еще не выложены. Наверное, давно уже за девушку по вызову не предлагали таких сумм.

Если предлагали вообще. Голоногие девчата, аккуратно стали снимать с Фарай Гродис лифчик. Какие у гости из будущего полные и упругие груди. А соски сверкающие рубинами. Они попросту завораживают взгляд. И как это заводит толпу.

Неожиданно в торг вступил представитель Тайваня, они прошипел:

— Четыре миллиона!

Японец отчаянно пискнул:

— Пять!

Уже другой американец, совсем молодой, симпатичный блондин выдал:

— Шесть!

Японец прогнусавил:

— За такое сокровище не жалко и семи!

Молодой американец жестко ответил:

— Восемь миллионов!

И престарелый араб, хрипя, выдавил:

— Десять! Она вернет меня к жизни!

Снова наступила пауза. И Фарай стало вдруг неприятно. Неужели ей придется заняться любовью с этим морщинистым сморчком? Фарай видела до попадания на Землю старых людей только в кино. И ей родившейся в царстве вечной юности, не слишком приятно видеть морщинистых и горбатых. А старичье упрямо, тем более у араба наверняка очень много денег.

Фарай впервые, наверное, в жизни ощутила себя так неприятно и вздрогнула. Девушки сняли с нее трусики, и распетушили прическу. Эта дрожь, и рассыпавшие длинные, золотые грозди волос завели публику, заставив ее терять представление о разумном.

Юноша американец выкрикнул:

— Пятнадцать миллионов долларов!

Старичок араб и не думал уступать:

— Двадцать миллионов, для услады моей души!

Юноша прорычал:

— Двадцать пять миллионов!

Старик холодно ответил:

— Тридцать! Никому не отдам!

Юноша провякал:

— Тридцать пять!

Дряхлый араб холодно ответил:

— Сорок! Разорюсь но с ней пересплю!

Пузатый американец с золотой цепью на груди прошипел:

— Сорок пять миллионно!

Араб с седой бородой кротко вымолвил:

— Пятьдесят!

Наступила новая пауза. Как ни красива Фарай Родис, сейчас уже стоящая почти нагишом, с распущенной прической, и в дорогих туфлях. Но сумма, за которую покупали ночь с ней, была и в самом деле запредельной. Никогда еще столько не стоили женщины, и даже породистые скакуны. Только некоторые картины били подобный порог. Но чтобы целое состояние заплатить за одну ночь с женщиной? Даже для публики, что тут собралась, это было уже слишком. Пусть тут сидят и тугие кошельки. А престарелый и довольно уродливый араб, был чрезвычайно богатым шейхом, владел нефтяными скважинами и отличался еще большим упрямством. Он был готов ради каприза расстаться с любыми деньгами. И в этом трудно переубедить.

Захотят ли остальные вылаживать состояние за одну лишь ночь с ослепительно красивой девственницей? Или это уже будет перебором?

Араб дальнозорько смотрел на Фарай, и даже стал к ней приближаться чтобы разглядеть получше.

Гродис ощутила в себе возмущение. С таким уродом ей придется спать. И даже мысль о том, что часть вырученной суммы достанется ей, не слишком утешала. Тем Фарай не привыкла еще ценить деньги. И не знала насколько это в реальности необходимая для жизни вещь. И поэтому она буквально покрылась холодным потом от гнева.

А тем временем, девушки сняли с нее последнюю часть туалета. Цветное изображение показала, крупным, планом её босые, изящные, точенные, с золотисто-оливковой цвета кожей ножки. А ноготочки босых пальчиков светили перламутным янтарем, без всякой покраски. И по залу пронесся гул.

Американец с большой платиновой цепью на бычьей шее, и крупным бриллиантом на груди проревел:

— Семьдесят миллионов!