Александр Пушкин - Тайные записки 1836-1837 годов

Потом она сама прибегала ко мне по ночам, хватала мою руку и засовывала себе между ног, вместо приветствия. Вскоре она забрюхатела. Я хотел оставить её в Михайловском и дать ей родить, но наш мудрый Вяземский уговорил меня отправить её со двора, а потом и замуж выдать. Повезло Оленьке.

* * *

На Кавказе я часто подходил к краю пропасти и наблюдал за своим растущим желанием броситься в неё. Я не хотел смерти, я был счастлив, но что-то отчетливо толкало меня сделать смертельный шаг. До какой степени я мог быть уверен в той части себя, которая удерживала меня от этого шага? Откуда берётся моя другая часть, которая ни с того ни с сего желает собственной смерти?

Может быть, зрелище пропасти настолько прекрасно, а ощущение полета настолько захватывающе, что эта другая часть меня просто забывает о неминуемой смерти, упоенная чистой красотой природы. Меня тянет броситься в пропасть не желание смерти, а полное забвение о ней.

Любой необратимый шаг вызывает страх, который тем сильнее, чем менее этот шаг обычен среди людей. Мой страх перед женитьбой успокаивался повсеместным обычаем жениться при достижении определенного возраста. Если бы было принято в человеческом обществе бросаться со скалы в пропасть, я бы преодолел страх не с большим трудом, чем страх женитьбы. Мне часто снится, как я без страха подхожу к пропасти и бросаюсь в неё. Ощущение полёта настолько сильное, что я просыпаюсь, так и не испытав его в полной мере.

Часто тяга пропасти становилась настолько сильной, что я заставлял себя уходить. Ведь когда стоишь на краю пропасти, тяга растёт с каждым мгновением.

Если кто-то вздумает остаться у пропасти, она через какое-то время непременно затянет в себя.

Нечто подобное я чувствую, глядя в пизду. Я могу любоваться ею, но в конце концов брошусь в неё, и в ней желание найдёт свою смерть. Но перед смертью оно испытает великий восторг полёта. Разница лишь в том, что "полёт" в пизде не стремительное падение, а движение взад-вперед, позволяющее желанию не безвозвратно умереть, а умереть и воскреснуть.

Впрочем, при падении в настоящую пропасть разбивается тело, но воскресает душа. Воскресает ли? Из-за сомнения я боюсь смерти, а то прыгал бы и прыгал в пропасть.

Но остановило бы меня перед пиздой сомнение в том, что после ебли желание возродится вновь? Так меня в Лицейские годы стращала М. С., пытаясь из последних сил устоять перед моим напором: мол, потом будет не интересно. Но тяга к пизде дана мне такая сильная, что за один раз сейчас я отдам не только все разы потом, но и саму жизнь.

Хитрость этого безрассудства в том, что из-за него продлевается жизнь на Земле.

Безрассудство желания броситься в пропасть тоже должно иметь свою "хитрость", которая скрыта от нас словом "смерть". Жизнь должна возрождаться в нас после смерти, как желание после ебли.

Когда летишь в пропасть, то живёшь считанные мгновения, в которые ничто не влияет на твоё подчинение Богу. Ты летишь в его власти, полностью освобожденный от людей и их законов. Это мгновения, когда находишься лицом к лицу с Богом ещё при жизни, и уже ничто не может приостановить приближение Истины.

Так и в ебле обретаешь великую свободу, и все людские правила, обычаи, нравы исчезают перед приближающейся судорожной Истиной. Разница лишь в чувствах: сильнейшая тяга к пизде и отталкивающий, хоть и манящий, ужас от пропасти. Но разница не столь велика, если вспомнить страх, который охватывает при первой ебле тех юношей и девушек, которые не дрочили, которых застращали, что ебля - грех. Те же, которые невзирая на запреты, как это было со мной, готовятся ко встрече с пиздой и обучаются кончать каждый день, кто любое слово о пизде, воспринимает, как глас Божий, для тех первое соитие заполнено такой жаждой познания и чувством собственной правоты, что первый страх оттесняется и подавляется.

Тем же занимались стоики в своей подготовке к смерти, утверждая, что философствовать, значит учиться умирать. Постоянные размышления о смерти, о том, о чём обыкновенный человек старается не думать, приводили их к состоянию влюблённости в смерть, как в избавительницу. Они были готовы умереть в любую минуту, призывали и принимали смерть со спокойствием, непостижимым для обычного смертного. Однако бесчувственность относилась только к страху смерти, и я подозреваю, что им было не избежать запретного восторга от предвкушения возлюбленной смерти, и тем самым они опять попадались в лапы чувств.