А Пушкин - Тайные записки 1836-1837 годов

Я вернулся в купе, свет был уже потушен, и все спали. Мой ночник не работал, и я решил отложить чтение - уже было за полночь, поезд прибывал рано утром, и день предстоял тяжёлый. Я думал, что у меня будет время почитать записки до открытия Голландского посольства.

Но подъезжая к посольству, я увидел длинную очередь, вдоль которой прохаживались милиционеры. Я встал в очередь и понял, что лучше никуда не отлучаться, если я хочу сегодня попасть на приём к послу. А читать в очереди я не рискнул.

Когда посольство, наконец, открылось и подошла моя очередь войти в кабинет посла, меня осенила мысль о странных совпадениях: записки Пушкина я получил от тезки Николая Первого, и передаю я их через голландского посланника, которым когда-то был злополучный Геккерен, для отправки на Запад, куда Пушкин безуспешно мечтал попасть...

На заученную по-английски просьбу, переправить мои рукописи, посол ответил вялым отказом. Тогда я решил оставить сумку с рукописями и записками, будто по забывчивости. Я поставил её на пол рядом с креслом, на котором я сидел, и задал послу какой-то вопрос, чтобы отвлечь его внимание. Потом я догадался, что он прекрасно понимал мои намерения.

Я попрощался и направился к выходу, в страхе, что меня окликнут и попросят забрать сумку. Но никто меня не окликнул.

В Ленинград я возвращался налегке, освобожденный от груза своего и чужого творчества. Мне не терпелось увидеть Николая Павловича, чтобы взять у него копию записок и прочесть их без помех. Но Николай Павлович мне не позвонил и ко мне не зашел. У меня же не было ни времени, ни возможности разыскивать его, не зная ни фамилии, ни адреса. Да и до отъезда у меня оставалось всего несколько наполненных суетой дней.

...Через год после моего приезда в Америку я получил пакет со своими рукописями и записками Пушкина. Я сразу принялся за чтение записок и, признаться, был ошеломлён степенью откровенности в описании интимных подробностей.

Я знал, что известные дневниковые записки Пушкина заканчиваются 1835 годом, что существует легенда о его записках последних месяцев, которые он якобы завещал опубликовать не ранее, чем через сто лет после его смерти. Я читал истории об охотниках за этими записками и о преступлениях, совершенных ими, чтобы заполучить добычу.

Однако не надо было быть пушкиноведом, чтобы заметить, что записки, оказавшиеся у меня в руках, весьма далеки от пушкинского языка и стиля. Я объясняю это тем, что Николай Павлович переводил с французского и не обладал талантом стилизатора. Может быть, это даже к лучшему, что записки были написаны по-французски: перевод позволил внести современные интонации в повествование, приближая его к современности.

Так Шекспир, речь которого становится всё более чужой для каждого нового поколения английских читателей, в России по-прежнему современен, ибо язык его постоянно освежается новыми переводами. Каким бы прекрасным ни был язык писателя, он старится и умирает, и только идеи, изъявленные писателем, продолжат жить вместе с человечеством, возрождаясь в новой плоти переводов и пересказов. Посему не язык писателя, а его идеи будут стимулом для перевода его произведений в будущем. Не парадоксально ли, что наступит время, когда Шекспира в подлиннике будут читать только редкие лингвисты, а восхищаться им будут иноязычные читатели по новым переводам, и чтобы сохранить интерес к нему на его родине, Шекспира придётся пересказать английским языком будущего. Русским примером может служить "Слово о Полку Игореве", которое читаемо только в пересказах-переводах.

Вот почему французский язык записок Пушкина позволит им звучать современным русским языком не только сегодня, но и всегда.

Естественно, что после прочтения записок, у меня появилось множество вопросов, которые мне бы так хотелось задать Николаю Павловичу: где оригинал записок и как они попали ему в руки?, каким шифром они были зашифрованы?, не являются ли эти записки подделкой?, знает ли кто-нибудь, кроме Николая Павловича, о существовании записок?

И наконец, вопрос, который я задал себе: нужно ли публиковать эти записки?

Между тем я перепечатал их на машинке на случай, если придётся записки кому-нибудь показать. Это было весьма предусмотрительно, так как я вскоре уехал в командировку, и рукопись Николая Павловича непонятным образом пропала из моей квартиры. К счастью, моя машинописная копия хранилась отдельно от оригинала, и она осталась лежать на прежнем месте.