Евгений Елизаров: Философия кошки

Что же касается моей питомицы, то весь ритуал ее введения в наш мир, то есть сообщения ей привычек, гармонирующих с укладом человеческого жилища, от начала и до конца исполнялся именно моей женой.

Так что и с «Мариновной», в действительности все объясняется просто и логично.

Но, впрочем, все это – только холодный официоз, подобие не вызывающего никаких чувств обозначений мертвых технических конструкций. В повседневном же речевом общении мы никогда не пользуемся официальными сохраняющими дистанцию именами. Здесь властвуют не формальные принципы определения вещей, но те чувства, которые мы испытываем по отношению к ним. На практике это проявляется в том, что вместо корневых конструкций слов в именовании дорогих нам существ основную смысловую нагрузку начинают нести всякого рода флексии, то есть изменяющиеся при склонении или спряжении части слова, которые находятся в его конце – суффиксы и окончания. (Я уже упомянул здесь мою тещу.)

При этом часто случается так, что игра флексий порождает не только ту теплую звуковую ауру, в которую мы стремимся укутать милый нашему сердцу предмет, но и какую-то новую словоформу, неожиданно обретающую дополнительные смысловые оттенки. Так что нет абсолютно ничего удивительного в том, что официальное отстраненное и даже несколько холодноватое «Василиса Мариновна» просто обязано было с течением времени трансформироваться в отдающую домашним теплом и уютом «Умницу-красавицу золотую по краям серебряную в серединке бриллиантовую сбоку бантик». Или в уменьшительный аналог этой пусть и совершенно точной по смыслу, но все же слишком пространной именной формулы – «Хорошенькая моя».

Словом, непростая эволюция формы обращения к новому члену моей семьи явственно обнаруживала то непреложное обстоятельство, что в восходящем к самым истокам цивилизации обряде решительно ничто не случайно. Все здесь подчиненно каким-то своим незыблемым законам, и в практически буквальном совпадении имен, одно из которых отзвучало когда-то давно во дворцах древних египетских фараонов, другое было даровано маленькому пушистому существу, через три с лишним тысячелетия таинственным сплетением судеб прибившемуся к моему дому, повинны не только каноны родной речи. Так нужно ли удивляться и тому неизъяснимому никакой логикой чуду, что полная формула именного заклинания, как некий оптический фокус, в конечном счете вобрала в себя все, что составляет самую суть той, к кому оно было обращено.

«Умница…»

Она и в самом деле большая умница, и нам на всем протяжении повествования еще придется не один раз убеждаться в этом.

«…Красавица…»?

О да, конечно же, она – красавица! Пусть моя питомица уже и не молода, и тонкие знатоки кошачьего экстерьера наверняка сумеют найти многие изъяны в ее пропорциях, но согласимся же: ведь далеко не всё подчиняется языку каких-то бездушных математических соотношений. В ней есть что-то колдовское и манящее. Ее глаза, нет – огромные черные глазищи (кошка вообще обладает, может быть, самыми большими, по сравнению с величиной собственного тела, глазами) – кажутся списанными с одухотворенных какой-то загадочностью египетских портретов, найденных в конце позапрошлого века близ оазиса Эль-Файюм в селении Эр-Рубайят. Ее не лишенная грации фигура напоминает пленительные очертания ренуаровской Анны… и даже тонкие переливы ухоженного белого меха, что украшает ее пышный «передничек», мягкий теплый животик, чистые лапки, в сочетании с густым светло-рыжим подшерстком часто отдают той неповторимой перламутровой гаммой, в какой когда-то создавал свои портреты Ренуар. Его Анна тоже утратила былые формы, но, несмотря на все это, по-прежнему остается куда более волнующей, нежели те стандартные лакированные «миски», что сегодня суетятся на всякого рода подиумах.

«…Золотая…»

Это и в самом деле скорее некий эвфемизм, иносказание, долженствующее характеризовать не столько внешность самой кошки, сколько ее нрав: добрая душа, она часто прощает мне многие прегрешения. Кстати, по некоторым восточным поверьям белые кончики кошачьих лап – это явный признак божественной чистоты. Голубоглазая богиня Цунь-Куаньксе, которой поклоняются буддийские монахи, переселяет их души в кошек, и эти белые отметины – свидетельство самых чистых и непорочных душ, что получают новую жизнь в пушистых воплощениях человеческих представлений о тепле и уюте.

«…По краям серебряная, в серединке бриллиантовая…»