Бен Фогл - Секрет лабрадора. Невероятный путь от собаки северных рыбаков к самой популярной породе в мире

Мы научились выводить собаку из пост-эпилептического ступора, но не понимали причины болезни. Состояние Инки продолжало ухудшаться.

– Если ей станет хуже, – предупредил меня отец, – тебе придется принять непростое решение.

Я понял этот тонкий намек – жизнь Инки подходит к концу.

Я был просто раздавлен. Ей же всего семь лет! Это так несправедливо! Неужели нам было отпущено всего семь лет? Конечно, жизнь собак коротка, но не настолько же!

Со временем мы сумели подобрать лекарственный коктейль, и состояние Инки стало улучшаться. Приступы по-прежнему происходили, но мы научились жить с ними. Нам стало ясно, что приступы связаны с неожиданным и резким всплеском ментальной и физической активности: звонок в дверь, погоня за белкой, бег на кухню за едой, игра с мячом или просто восторг от моего появления – все это могло спровоцировать приступ.

А это означало, что наша жизнь серьезно осложнилась. И мы, и мои родители избавились от звонков. На дверях мы повесили табличку с предупреждением о том, что в доме живет собака-эпилептик. Мы просили наших гостей не стучать и не звонить в звонок, а предупреждать нас о своем приходе по мобильному телефону.

В парке приходилось еще сложнее. Достаточно было кому-то начать кормить уток, и у Инки тут же мог случиться приступ: аппетит лабрадора неутолим, и, завидев нечто подобное, она тут же бросалась за хлебом. Мы всегда знали, когда это произойдет: одна лапа Инки начинала непроизвольно дергаться, потом она каменела и падала на землю.

Мы уже привыкли к этим приступам, но другие собачники, которые не видели ничего подобного, очень нервничали. Я бесчисленное множество раз падал возле Инки на колени и начинал кричать, пытаясь вернуть ее в чувство. И всегда ко мне подбегали другие собачники, готовые вызвать ветеринара или предложить свою помощь. Они, естественно, думали, что моя собака умерла или умирает, и я всегда терзался чувством вины за то, что беспокою этих людей. Конечно, я и сам беспокоился, но приступы у Инки случались так часто, что мы стали считать их нормой.

Удивительно, но эпилепсия стала частью характера Инки. Частью ее личности. Частью ее повседневной жизни. Это стало настолько привычным, что Марина купила ей небольшой блестящий зеленый пенал, в котором мы хранили ее лекарства. Главное последствие ее болезни заключалось в том, что нам стало легче и проще оставлять ее дома, когда я уходил или уезжал. Я знал, что Марина и мои родители справятся с ее приступами, а вот оставлять ее с посторонними – даже на самое короткое время – стало невозможно. После приступов Инка около часа находилась в состоянии ступора. Те, кто не знал о ее болезни, считали ее нормальной, но в такие моменты она могла причинить себе серьезный вред. Иногда она просто бродила или бегала, но нужно было быть начеку. Она могла устремиться к воде или дороге – и остановить ее не удавалось. Мне приходилось бросаться вслед за Инкой и хватать ее, чтобы она не утонула или не попала под машину.

Теперь я думаю, что болезнь, в определенном отношении, сблизила нас еще больше. Я стал ее круглосуточной сиделкой и начал обращать пристальное внимание на любые мелочи в ее поведении. Мне приходилось внимательно следить за ней и просчитывать каждую ситуацию.

Во время приступов мозг Инки на время лишался кислорода. Кумулятивный эффект этого состояния начал влиять на ее поведение. Конечно, это не смешно, но один случай был столь же веселым, сколь и мучительным.

Летом мы ездили в Австрию в отпуск. Мы каждый год грузили в машину вещи и собак и отправлялись в долгое путешествие по австрийским Альпам. Как-то раз мы несколько недель провели у родителей Марины в горном домике с видом на Зальцбург. Утром я вышел к завтраку.

– Ты не заметил, что с Инкой происходит что-то странное? – спросил мой тесть, Джонатан. – Она ведет себя как-то… необычно.

Я посмотрел на Инку, которая, как всегда, крутилась на кухне. Она стояла и виляла хвостом. Ничего необычного.

– Инка, – позвал я.

Она повернула голову и начала двигаться… назад.

Потом остановилась, виляя хвостом.

– Инка, – снова позвал я.

Она снова пошла назад, от меня. Она потеряла способность двигаться вперед. К счастью, это состояние продлилось недолго.

Эпилепсия Инки определила всю вторую половину ее жизни. Я всегда был настороже. Я ненавидел ее приступы, мне было грустно. Каждый приступ пагубно сказывался на ее мозге. Отец всегда предупреждал меня, что однажды она может не очнуться.