Борис Рябинин: Рассказы о верном друге

На пляже Аркадии — одном из излюбленных мест отдыха одесситов — как везде на пляжах Одессы, было по обыкновению оживленно, людно. Ленивый плеск прибоя, яркий блеск солнца, отраженный водой, живописные группы отдыхающих под красно-белыми парусиновыми грибами, тихий шелест мимоз — все это создавало характерную картину южного взморья, где природа так щедро расточает свои дары человеку. Купальный сезон на Черноморском побережье еще не начался, однако небывало ранняя весна и чудная погода уже успели привлечь массу отдыхающих. Я медленно подвигался вдоль берега, высматривая для себя подходящее местечко, когда детский голосок, звонко скомандовавший: «Мирта, апорт!» — заставил меня остановиться и посмотреть в ту сторону, откуда донесся этот оклик.

У воды стояла девочка лет тринадцати-четырнадцати в купальном костюме и соломенной шляпке, тоненькая, изящная, от головы до пят покрытая ровным сильным загаром, будто отлитая из бронзы, и, подбирая у ног камешки, швыряла их в море, а там, то исчезая, то появляясь на поверхности, виднелась голова собаки. Когда очередной камешек, описав крутую траекторию, булькал в воду, собака мгновенно ныряла за ним и — как это ни было поразительно — успевала схватить его прежде, чем он достигал дна. Вынырнув, пес встряхивал головой, и камень вылетал из пасти. Девочка восторженно хлопала в ладоши, вознаграждая этим собаку за ее труд, затем снова приказывала: «Мирта, апорт!» — и бросала камешек, заставляя верное животное на две-три секунды вновь погрузиться с головой.

Эта игра заинтересовала меня. Я подошел поближе. Кучка любопытных окружала девочку, каждый раз встречая вынырнувшую собаку громкими возгласами одобрения; другие следили за необычным развлечением, растянувшись на песке. Мое внимание привлекла молодая женщина в легком шелковом платье с темно-пунцовыми цветами, сидевшая в глубоком плетеном кресле под тентом, с красивым и, как мне показалось, чуть грустным лицом; на коленях у нее лежала раскрытая книга, а глаза были устремлены на девочку, и ласковая материнская улыбка освещала это лицо с ранними морщинками у рта и глаз.

— Хватит, доченька: Мирта уже устала, — сказала она.

— Ой, мамочка, Мирта никогда не устанет плавать! — откликнулась бронзовая русалочка, но все же послушалась матери и позвала собаку из воды.

Шепот восхищения пронесся среди отдыхающих, когда собака подплыла к берегу и вышла на песок. Не часто видишь таких гигантских собак; я невольно залюбовался ею. Черная от кончика носа до кончика хвоста, с длинной волнистой шерстью, образующей живописные начесы на лапах и под животом, с пушистым хвостом и свисающими ушами, — такова была четвероногая пловчиха, привлекшая общее внимание. Она, несомненно, принадлежала к столь редкой у нас породе собак-водолазов, родиной которых является далекий остров Ньюфаундленд, отчего и собак этих обычно принято называть ньюфаундлендами. Не уступая в размерах сенбернару, который, как известно, относится к числу самых крупных в мире собак, а, может быть, даже превосходя его, но, в отличие от него, подвижная, с живым, резвым темпераментом и быстрыми ловкими движениями, Мирта сочетала в себе силу и ловкость, устрашающий вид и редкое добродушие нрава, которое проглядывало во всех ее повадках. Отряхнувшись, она подбежала к старшей хозяйке и растянулась у ее ног, а девочка опустилась рядом и, обхватив собаку за шею, погрузила руки в ее влажную густую и мягкую шерсть.

Я вспомнил про собаку, виденную накануне в море, и рассказал об этом владелице ньюфаундленда, в заключение спросив, не могла ли это быть Мирта.

— Да, да, это была Мирта, — с живостью подтвердила мать девочки. — Мы видели, когда шла «Россия». Мы живем неподалеку отсюда, на даче, у берега моря, а сегодня приехали в город, чтобы посмотреть на праздник… Мирта часто делает так: уплывет, и нет ее — иногда и час, и два. Это у нее как ежедневное занятие гимнастикой. Она не может жить без этого.

— А вы не боитесь, что она может утонуть?

— Мирта? Утонуть? Что вы! — рассмеялась молодая женщина.

Она сказала это таким тоном, точно речь шла не о собаке, а о каком-то неизвестном мне существе, на которое не распространялись обычные законы тяготения, которому не страшны никакие стихии.

— Ну, а если вдруг шторм? — не унимался я.

— В шторм? — Она не ответила, задумавшись, и я решил, что заставил ее поколебаться в своей уверенности; в действительности, как я понял позднее, напоминание о шторме всегда вызывало в памяти моей собеседницы одну картину, заставлявшую ее на время выключиться из разговора.