М. Эльберд - Воспоминания охотничьей собаки

— Гоу-у! О-о-о-й!

Кабан замер, прислушался, и не торопясь затрусил вправо, не желая ни встречи с Матросом, который был впереди, ни встречи с людьми, которые приближались к нам с тыла.

Я обрадовалась, хотя до сих пор не знала, что должна делать с этим грозным секачом: либо удерживать его на месте до подхода гайщиков, либо сопровождать с громким лаем. А может, задачей охотничьей собаки является смертельная схватка со зверем? В эту свою первую охоту я совсем не помнила об ожидавших в засаде стрелках, хотя по быстро удаляющемуся лаю Матроса можно было бы догадаться, что опытный пес не останавливает, а гонит добычу. И гонит по четко определенному, хорошо ему известному адресу. Мне надо было последовать его примеру, но столь простая мысль так и не пришла в голову. Страшно подумать, какие глупости я, — в сущности, ведь умная собака! — делала в этот день, как рисковала своей жизнью! Опять и опять я обгоняла секача и становилась на его пути, заставляла бросаться на меня, крутилась вокруг него, то хватаясь зубами за твердую, как полено, заднюю ногу, то ухитряясь рвануть за ухо.

Постепенно мы отошли на порядочное расстояние от той полянки, где столкнулись впервые, а путь проделали нелепо извилистый, хотя на большей его части лес был уже совсем не таким густым, как вначале. Еще немного, и мы оказались под кронами огромных деревьев с толстыми светло-серыми стволами. Здесь почти не было ни подлеска, ни кустарника. Землю устилал толстый слой красновато-бурых опавших листьев. Кое-где рассыпались черными комьями пласты вывороченной земли — «покопы». Это поработали дикие свиньи, промышлявшие плоды чинар-исполинов: маленькие сладкие орешки.

В небольшой впадинке застоялась дождевая вода. Запаренный от беготни и ярости кабан устало плюхнулся в это «мазиво», обдав меня грязными холодными брызгами. Лаять я на минуту перестала — передышка была очень кстати. Не без любопытства я понаблюдала, как секач ворочается в луже, попеременно укладываясь то на один бок, то на другой. Потом я разглядела у себя рану от кабаньего клыка. В нижней части груди, поближе к левой лапе, была продолговатая, но не очень глубокая дыра в шкуре. (Ничего страшного, однако шрам останется, хотя клык лишь слегка зацепил меня). Я снова залаяла:

— Вставай, зверюга! Разлегся тут!

Кабан засопел и стал медленно приподниматься:

— Убью… С грязью смешаю!…

— Ух, морда! У-у, рыло!! Не отстану, пока не сдохнешь!

Уже в который раз он ринулся вперед, мечтая распороть мое брюхо, переломать кости и втоптать в землю все, что от меня останется. Но свирепый секач уступал мне в ловкости и находчивости. Не успел он обернуться, как я снова оказалась позади него и что было сил рванула его за хвост. Больше он не делал попыток расправиться со мной, а во весь дух помчался по лесу. Теперь мне уже не удавалось его останавливать: он просто бежал, не обращая внимания на мои укусы.

Незаметно растаял туман. Прозрачный лес, где так просторно было стволам высоких чинар, просматривался отлично. Неожиданно близко раздался лай Матроса, до этого прерванный затянувшейся паузой. Гораздо отчетливей доносились теперь и голоса гайщиков, медленно, но верно наступающих сзади.

И вдруг откуда-то сбоку, где только что лаял замолчавший снова Матрос, прогремел гулкий выстрел:

— Ба-бах!!!

От краев «котла» ему ответило двойное или даже тройное эхо.

Грохнул второй выстрел, и эхо снова заметалось между стенками огромной впадины. Трудно было определить, где стреляют. Кабан резко затормозил, стал, как вкопанный, и я налетела на него с рычанием и визгом, и на этот раз мне, кажется, удалось прокусить его толстую кожу на ляжке. Секач тряхнул окороками и помчался, чуть изменив направление, дальше.

Новый выстрел рявкнул совсем уже рядом, я даже ощутила запах порохового дыма. Секач резко свернул в сторону и побежал медленнее. Но что это? Из обоих его боков, вправо и влево хлещут фонтанчики алой крови! И струйки крови становятся все толще, слышно, как в глотке у зверя что-то клокочет, свистит и булькает, а сам он пошатывается на бегу. В этот момент я увидела охотника, который, подняв ружье, прицеливался в тяжелораненого, пробитого насквозь секача.

Когда раздался выстрел, кабан уже шел почти шагом, а я чуть ли не ехала на нем верхом. Два раскаленных жала вонзились мне в правую заднюю ногу. Это было невыносимо страшно и больно. Пронзительные мои вопли заполнили весь лес. Потом боль немножко отпустила, и я перешла на негромкий, но очень тоскливый и жалобный скулеж. Я скакала при этом на трех ногах и вертелась волчком. Вдруг, вспомнив о кабане, остановилась и притихла. Бездыханный зверь лежал в нескольких шагах от меня. Тогда я осторожненько села на землю и принялась зализывать раны.