Радмир Коренев: Собака — зверь домашний (Первое издание)

«Последние порывы, — радуется Кряжев, — теперь с горы, и поселок как на ладони. Чертовски капризная погода. А Пират — молодец. Вывел…»

Нарта быстро скользила под уклон, даже липкий снег не задерживал ее хода, и вдруг вожак круто потянул в сторону. Упряжка рванулась за двумя дикими убегающими собаками. Они черными клубками маячили впереди. Одну Кряжев узнал сразу.

— Динго… А кто же с ней? Вот хитрюга, в кустарник заводит. Там нарта не пройдет. Ниче-го-о… Мы этот лесной островок обойдем. Лево, Пират! Лево!

Расстояние сократилось. Теперь хорошо был виден окрас второй собаки.

— Это ее щен. Красавец… Поймаем… Взять, Пират! Взять!

А снег снова повалил густыми мокрыми хлопьями, собаки заметно сбавили бег. Они проваливались в сугробах, кое-где ползли на брюхе, высунув языки, дышали тяжело, но азарт погони не покидал их.

— Вперед, собачки! Давай! Вот она! Не уйдешь… На трех ногах далеко не ускачешь… Сейчас попадешь под упряжку. Только бы вовремя затормозить нарту, а уж щенка-то я оттащу в сторону. Эх, красавец. Эх, бежит… Легко, свободно, старую не покидает, а мог бы уйти… Э-эх!!

Уже и нарта катится под гору, и снег бьет по лицу мелкой дробью, и ветер запел непонятную песню.

Но Кряжеву не до погоды. Он видит только старую овчарку и молодого красавца-щенка.

— Сейчас… Сейчас… — Он даже привстал в нарте. Еще метр, два…

А пурга уже скрыла даль, передвинула снега, сравняла землю с небом. Но остол в руках. Еще секунда и — стоп! Свалка…

— Взять! — кричит Кряжев и видит, как Динго прыгает в сторону. Молодой за ней…

Пират проскакивает мимо, но тут же круто разворачивается. Собаки сталкиваются, бороздят лапами снег и враз бегут в сторону, а нарта катится вперед по инерции.

— Обрыв! — Но уже поздно. Не воткнуть остол, не остановиться.

Рывок — и нарта переворачивается. Кряжев летит кувырком по крутому склону.

— Все. Приехали, — выбираясь из сугроба, отплевываясь, ворчит он. — Пират! Пират!

Тишина. Лишь катятся еще комья — обломки снежного козырька. Да где-то наверху свистит вьюга.

— Пират!!! Черта с два. Умчались и ружье привязанное увезли. Не сам вырастил, так не сам. Дикари остались дикарями. Проклятье! Здорово она подвела к обрыву. Дьявол, а не собака… Теперь из этой свистопляски не скоро выберешься…

А ночь трепыхалась, как подраненная птица, и холодный пух слепил глаза. Страх обуял Кряжева.

— Овраг-то могила. Надо выбираться, а то загнусь. — Он лез на четвереньках, карабкался вверх, сползал и снова поднимался.

— Еще немного. Еще чуть-чуть… Козырек… Его не перелезешь…

В отчаянии он боднул нависшую глыбу и тотчас покатился вниз, барахтаясь в снежной лавине. А когда очутился на дне оврага, вставать не хотелось.

— Хорошо, что не много намело. Завалило бы и — ищи-свищи… Передохну и опять полезу. Надо в этом же месте… Надо… Надо…

Он сидел не шевелясь: «Вот так и замерзают, засыпают навсегда». Он почувствовал, как слипаются тяжелые веки.

«Вставай! Вставай и вверх!» — приказал он себе и с трудом поднялся.

Когда он выбрался из оврага, сильный порыв ветра прижал его к ледяному насту.

Кряжев шел, как водолаз, преодолевая сопротивление. Одежда его давно обледенела и стала похожей на скафандр, под которым гулял холодок. Пряча лицо от колючего снега, он невольно уклонился в сторону и вдруг полетел куда-то вниз в пустоту. Упал и замер.

В кромешной тьме раздался глухой звериный рык.

«Берлога, — мелькнула мысль, — пропал…»

Он лежит недвижно, почти не дышит, а зверь сопит рядом, над ухом. Его нос жадно втягивает воздух, обнюхивает. Кряжев чувствует, как вонзаются в него буравчики злобных глаз, сверлят, испытывают.

Кто-то страшный рядом, невидимый. От него не защитишься. Темно, и это ужасно.

Но вот пахнуло залежалой шерстью, теплом и псиной.

«Логово… собачье логово. Главное — спокойно, спокойно. Не делать резких движений. Повременить… А пахнет псиной, псиной». Кряжев потянул носом воздух и почти успокоился. Он шевельнулся и сразу вобрал шею в плечи, ожидая прыжка. Нет. Ура!.. Но спокойно, спокойно. Где-то шумит ветер. Надо встать.

Медленно наступает рассвет. Сквозь полузасыпанный вход пробивается лучик. Кряжев видит узкую амбразуру старого дота и сухую лежку. Он прячет нож в ножны и только теперь ощущает, как замерз.

— Стоял как истукан, — ругает себя, — можно было присесть и подремать. Все онемело.

Он сделал несколько движений, размялся и выбрался наружу.

Пурга стихла.