Джон Грогэн - Марли и я - жизнь с самой ужасной собакой в мире

Поскольку возникли проблемы с передвижением по лестнице, я подумал, что теперь Марли будет меньше подниматься и спускаться по ней. Такое решение наглядно показало бы, что в недрах его головы где-то покоится здравый смысл. Однако, несмотря на то, с каким трудом давались ему подъемы, если я спускался за книгой или выключить свет, то он, топая, следовал за мной по пятам. А потом через несколько минут снова поднимался обратно. Когда он находился наверху, нам с Дженни приходилось по очереди следить за тем, чтобы пес не пытался спуститься вслед за нами по пустякам. Мы поняли, что наблюдать за ним со спины будет несложно, поскольку его слух ухудшился, и он спал теперь дольше и крепче обычного. Но складывалось такое впечатление, будто он всегда чувствовал, если мы уходили вниз. Например, я читал книгу в кровати, а он дремал возле меня на полу, громко похрапывая. Я украдкой откидывал одеяло, вставал, на цыпочках проходил мимо него к двери и оборачивался, чтобы убедиться, что не побеспокоил его. Через несколько минут после того, как я спускался, раздавались его грузные шаги на лестнице. Он направлялся искать меня. Марли мог быть глухим, полуслепым, но чутье никогда ему не изменяло.

Так происходило не только по ночам, но и днем. Я читал газету, сидя за кухонным столом, Марли устраивался клубком у моих ног, и тут я поднимался, чтобы взять кофейник в другом конце помещения. Он видел меня и понимал, что тотчас вернусь, но тяжело поднимался и устало тащился за мной. И даже не помышлял снова лечь, пока я не возвращался на место. А еще через несколько минут я выходил в гостиную, чтобы включить музыку, и пес снова начинал борьбу со своей дряхлостью, заставляя себя встать и последовать за мной. А когда я намеревался вернуться на кухню, он, обессилевший, со стоном буквально падал возле меня. Так и продолжалось, и не только в отношении меня, но и с Дженни, и детьми тоже.

Старость брала свое. Тем не менее временами Марли удавалось заставить свое тело двигаться с прежней живостью. Порой, глядя на него, трудно было поверить, что это одна и та же собака.

Однажды весной 2002 года я вывел Марли на короткую вечернюю прогулку. Ночь стояла прохладная и ветреная. Свежий воздух придавал бодрости, и я решил пробежаться; Марли, видимо, тоже почувствовал прилив сил и потрусил рядом со мной, как в старые добрые времена. Я даже сказал ему вслух: «Смотри-ка, Марли, ты прямо как в молодости». Он запыхтел от счастья, свесил язык, его глаза заблестели. Мы побежали трусцой к двери. Перед крыльцом Марли попытался игриво перескочить сразу через две ступеньки, но лапы отказали, и он по-дурацки распластался: передние лапы оказались на крыльце, задние лежали на дорожке, а живот опустился на ступени. Он лежал, растерянно глядя на меня и недоумевая, чем вызвано подобное унижение. Я свистнул и хлопнул в ладоши, а он начал мужественно двигать задними лапами, пытаясь подняться. Тщетно. Ему не удалось поднять зад. «Ну же, давай, Марли!» – подбодрил его я, но он не смог сдвинуться с места.В итоге я подхватил его и развернул боком, чтобы он мог опереться четырьмя лапами. После нескольких неудачных попыток ему наконец удалось встать. Тогда он отошел, оценил взглядом ступеньки и прыгнул на крыльцо. С того дня его былая уверенность в себе как чемпионе по запрыгиванию на крыльцо ослабла. Он больше никогда не пытался перепрыгнуть махом эти две небольшие ступеньки и всегда останавливался и прохаживался возле них.

Старость не радость – сомневаться не приходится. Молодость уже не воротишь.

Марли напоминал мне о быстротечности жизни, о ее преходящих радостях и упущенных возможностях. Напоминал о том, что каждому из нас только раз дается шанс попасть «в яблочко» и второй попытки в жизни не бывает. Сегодня ты в состоянии доплыть чуть не до середины океана, надеясь схватить удачу за хвост, а завтра с трудом наклоняешься, чтобы попить из своей миски. Мне, как и всем, дана только одна жизнь. Я постоянно мысленно возвращался к одному и тому же вопросу: «Зачем я трачу свои годы на журнал о садоводстве?» Дело было не в том, что от новой работы не получал отдачи, – я гордился произошедшими в журнале переменами. Но сильно тосковал по газетам, по людям, которые их делают, и тем, кто их читает. Мне не хватало возможности быть сопричастным к главной новости дня, и скучал по настрою, что могу внести свою лепту, пусть совсем скромную. Я томился без скачков адреналина, которые были неизбежны, когда приходилось писать статьи за несколько часов до сдачи номера в печать, и мне не хватало ни с чем не сравнимого удовлетворения, когда утром открывал почтовый ящик, заваленный ответами на мои слова, эмоции, мысли. Но больше всего тяготило отсутствие возможности рассказывать людям истории, и лишь удивлялся собственному решению: что́ меня надоумило уйти с работы, которая идеально мне подходила, и пуститься в авантюру с этим журналом, с его мизерным бюджетом, вечным поиском рекламодателей (а также квалифицированного персонала) и неблагодарным трудом редактора.