Миша Бастер - Перестройка моды

Художник-дизайнер, один из пионеров альтернативной моды в Прибалтике, основатель Ассамблеи неукрощенной моды в Риге, просуществовавшей рекордное количество лет, пережив советскую индустрию моды и несколько попыток перезапуска постсоветской.

Б.Б.Поскольку отец у меня актер, а мать телевизионный журналист, то с детства мне было предопределено двигаться в этом направлении. Осознавать окружающее я стал, наверное, все-таки со школьного возраста, когда учился в самой образцовой и престижной по тому времени школе номер один города-героя Риги. В этой школе училось множество партноменклатурных и творческих отпрысков. Уже во втором классе меня задержали за курение, и я прослыл бандитом. А школа была с математическим уклоном, там учили строго. Дома же атмосфера была, напротив, полубогемной, и я рос практически беспризорником из-за занятости родителей. Но уже после восьмого класса, в 1978-м году, я сбежал в декоративно-прикладное училище. Характеризовать это заведение может то, что в ней преподавали русский язык как бы факультативно, несмотря на то, что шли семидесятые и было это в СССР. Но во время учебы в школе формировалось мировоззрение, свободное творческое мышление, совсем не советское.

Есть некоторые градации «несоветскости» и их интересно сравнить. В том смысле, что существовало представление о Прибалтике как об эрзаце заграницы. При этом были люди из зажиточной прослойки и имевшие доступ к каким-то зарубежным вещам или информации, а то и вовсе имевшие возможность выезжать. Таких было немного, но, попав в Прибалтику, их представления о несоветском расходились с увиденным. Это я к тому, что Прибалтика к восьмидесятым была уже «наша заграница» и многие, кто формировал свои представления о загранице по западным изданиям и кино, были несколько разочарованы. Отличавшаяся по уровню быта от большинства населения СССР, но в чем-то проигрывавшая быту зажиточных столичан, тоже стремившихся оторваться от советского быта.

Понимание «несоветскости» и «заграничности» имели градации. Когда была Олимпиада, мы с товарищами ездили в Таллинн за пепси-колой и были счастливы от приобщения к новым ощущениям. При этом олимпийское время было временем оживления и, кстати, изначально проведение прибалтийской Олимпиады предлагали Риге, но наша бюрократия струсила, что вызвало серьезные слухи в городе, вплоть до газетных заметок, недоумевающих по поводу того, почему в Таллине Олимпиада есть, а в Риге нет. Эстонцы всегда были более хозяйственными, сориентированными на свои интересы. И вот практически с этого момента началась моя осознанная жизнь, к тому же это совпало с определенным всплеском творчества так называемых нонконформистов и неформальной активности. Это касалось и искусства, и общественных событий. Открывались дискотеки, кабаре, проводились выставки; неподалеку от Риги на Гауэ были лагеря хиппи. Но я и мои товарищи были в другой категории лиц, которая относила себя к творческой интеллигенции и смотрела на хиппизм не то что бы с пренебрежением, но понимая, что нам нужна более современная форма творческой активности.

Мы общались с «пукью берни», как у нас называли «детей цветов»; у меня в знакомых был и есть достаточно известный культовый человек из этой среды – перфоратор, художник и журналист Андрис Гринберге. Но у них был свой путь, связанный с джинсами и длинными волосами, а у нас свой.

Была уже другая форма меломании, другая и разнообразная музыка, к тому же появилась своя эстрада. Электронная музыка, группа «Желтые почтальоны» была популярна и известна не только у нас. Началась и рок-волна; при этом, когда я служил в армии и у нас был музыкальный коллектив, он взял первый приз на крупном Латвийском рок-фестивале «Лиепайас дзинтарс» (Лиепайский янтарь, прим автора-составителя). Замполит-майор Бекерис, который прибирал для этой музыкальной деятельности все подходящие кадры, стал легендой латвийской рок-истории. Под видом того, что ему были нужны музыканты для сопровождения разводов и парадов, ребята участвовали в рок-тусовке, которая была в Лиепае. Там проводился фестиваль, в рамках которого латышские чуваки лабали латышский рок в форме латышских стрелков, без звездочек. Все это происходило при немалом стечении народа и в оцеплении милиции.

Это все не особо приветствовалось властями, поскольку под национальным роком лежала более широкая национальная проблема. Та самая, которая образовалась еще во время второй мировой войны и расколола общество. Поскольку многие считали, что немцы, оккупировавшие Латвию, не так сильно третировали население, как это случилось при Советской власти.