Каролин Дей - Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Томас Грэм так и не оправился после утраты, и ему было невыносимо видеть лицо жены: он упаковал ее портрет кисти Гейнсборо и убрал на хранение [11] Belsey H. Gainsborough’s Beautiful Mrs. Graham. P. 46. . Он все же сохранил некоторые памятные вещи, в том числе обручальное кольцо, которое он носил на протяжении всех пятидесяти лет своего вдовства, и даже еще более осязаемое свидетельство угасавшей жизни Мэри – платье, которое она носила в последние дни своей болезни. (См. во вклейке ил. 2.) Это платье показывает, какой ущерб наносила чахотка телу своей изможденной жертвы: мы видим, что в конце болезни Мэри стала совсем худой и хрупкой [12] Платье остается в частном владении и недоступно для осмотра, однако Хью Белси утверждает: «Это простое платье Томас Грэм хранил в качестве драгоценной реликвии Мэри Грэм до своей собственной смерти в 1843 году, и с тех пор оно остается в семье. Крой и длина платья дают понять, что Мэри была ‹…› очень худощавой, очертания ее фигуры приближались к скелету, по мере того как она угасала от туберкулеза легких». Belsey H. Gainsborough’s Beautiful Mrs. Graham. P. 42. . Оно служит осязаемым напоминанием о безвременно оборвавшейся жизни и попыткой увековечить память о последних днях красивой молодой женщины, погибающей от туберкулеза. Помимо того что одежда является вещественным доказательством болезни, она могла быть связана с туберкулезом рядом активных и значимых аспектов.

В конце восемнадцатого и начале девятнадцатого века патологический процесс туберкулеза был тесно связан с культурными представлениями о красоте, что позволяло представить его разрушительные последствия в выгодном с эстетической точки зрения свете. Как стало возможным, чтобы заболевание, сопровождающееся кашлем, истощением, неослабевающей диареей, лихорадкой и выделением мокроты и крови, считалось не только признаком красоты, но и модным недугом? Важнейшие вопросы нашего исследования: как риторика подобного рода применялась на практике и какими способами чахотку идеализировали и феминизировали.

Описания и изображения туберкулеза отличались от того, как представляли другие болезни, такие как оспа, холера и брюшной тиф; эти различия частично заключались в том, как болезнь проявляется в организме, и в том, как она распределяется в обществе. Хотя туберкулез менял внешность больного, он не обезображивал так, как оспа или холера. Напротив, как заболевание, характеризуемое истощением и бледностью, чахотка подчеркивала внешность жертвы, выделяя те черты, которые уже считались привлекательными. От других болезней туберкулез еще более отдаляли его хроническое течение и постоянное присутствие. В отличие от внезапных, острых заболеваний, порождавших масштабные эпидемии, туберкулез присутствовал в обществе всегда, во всех его сословиях. Тем не менее начиная с последнего десятилетия восемнадцатого века уровень смертности от туберкулеза стал подниматься: на пике она составляла четверть всех смертей в Европе, а затем после 1850 года постепенно снижалась [13] New Topics in Tuberculosis Research / Ed. by D.L. Spieglburg. New York: Nova Science Publishers, Inc., 2007. P. 3. . Такая эпидемическая кривая отвечает относительно благородной репрезентации заболевания, которая претерпела изменения к середине девятнадцатого века.

Между 1780 и 1850 годами наблюдалась нарастающая согласованность между туберкулезом и быстро меняющимися представлениями о красоте и моде. Не только популярные идеалы красоты сближались с симптомами, но и сам туберкулез в основном рассматривался как заболевание, характеризующееся привлекательной эстетикой. Это произошло благодаря совпадению факторов, в том числе смертности от туберкулеза, прогресса в подходе к лечению и влияния ключевых общественных движений эпохи. Сформировавшиеся в результате значительных перемен в указанных областях культурные ожидания в отношении туберкулеза находили выражение в трудах по медицине, художественной литературе, поэзии и в публицистике, целью которой было объяснять моду и обозначать женские гендерные роли. Все эти источники приводили примеры, связывавшие критерии красоты с симптомами туберкулеза, и как таковые демонстрировали, что в массовом сознании болезнь была эстетически привлекательной.

Болезнь – опыт не только субъективный, его также формирует положение в культуре, как географическое, так и историческое. Сложные отношения между обществом и болезнью обеспечивают способ функционирования ценностных концепций здоровья и болезни как в рамках, так и вне рамок устоявшихся медицинских знаний и биологических данных. Вслед за Сьюзен Зонтаг Клодин Херцлих и Жанин Пьерре утверждают, что «во всех обществах существует соответствие между биологическим и общественным устройством» [14] Herzlich C., Pierret J. Illness and Self in Society. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1982. P. xi. . Именно через это взаимодействие «язык больных формируется внутри языка, выражающего отношения между индивидом и обществом» [15] Ibid. . В значительной степени этот процесс обуславливается меняющимися представлениями о теле и соответствующим им отношением к здоровью и недугам. Исследование Сьюзен Зонтаг роли метафоры в переживании болезни – в частности, то, как она противопоставляет романтическую репрезентацию туберкулеза и стигматизацию некоторых других заболеваний (таких, как рак и СПИД), – было важным шагом к истолкованию того, как болезни конструируются культурой [16] Sontag S. Illness as Metaphor and Aids and Its Metaphors. New York: Doubleday, 1990. P. 28–32; Lawlor C. Consumption and Literature: The Making of the Romantic Disease. New York: Palgrave Macmillan, 2006. P. 3. . Социальные философы и философы истории, такие как Мишель Фуко, утверждали, что болезнь – это изобретение идеологии, общества и экономики [17] Caplan A. The Concept of Health, Illness and Disease // Companion Encyclopedia of the History of Medicine. Vol. 1. London: Routledge, 2001. P. 240–241. Согласно Фуко, искусственность цивилизации снижала здоровье и увеличивала заболеваемость, одновременно изменяя ее идентичность. Фуко утверждал: «По мере того, как они [индивиды] занимают более высокое положение и вокруг них выстраивается социальная сеть, „здоровье кажется деградирующим“» [Перевод приводится по изданию: Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998. С. 43]. . Болезнь, таким образом, отражает сложный комплекс обстоятельств, определяющих ценность человеческой жизни, а также значимость самой болезни в определенный период времени. Различные термины, использовавшиеся для описания туберкулеза на протяжении веков, отражают власть языковых представлений над производством метафорических описаний болезни. Эти термины также отражают доминирующее в определенную эпоху понимание этого заболевания и свидетельствуют о переходившем из века в век непонимании причины, течения и значения туберкулеза. Туберкулезные инфекции классифицировались с использованием ряда уникальных обозначений, и эти изменения в языке демонстрируют, каким образом развивался диалог, отражавший поступление новой информации и формирование новых взглядов на болезнь [18] Dubos R., Dubos J. The White Plague: Tuberculosis, Man, and Society. New Brunswick: Rutgers University Press, 1987. P. 3. .