Джон Берджер - Пейзажи [litres]

Я возвращаюсь к Бахе и остальным, они ушли на километр вперед. Они беседуют с мужчиной, дядей мальчиков, который тоже поливает недавно высаженные растения. Солнце садится, меняется освещение. Желтовато-коричневый цвет земли, темнеющий там, где только что поливали, – сейчас основной цвет всего пейзажа. Мужчина использует остатки воды на дне пятисотлитровой пластиковой бочки темно-синего цвета.

На поверхности синей бочки аккуратно наклеено одиннадцать заплат, подобных тем, что используются для ремонта пробоин, только больше. Мужчина объяснит мне, что так он починил бочку после того, как однажды ночью шайка из поселения Халамиш – того, что с красными крышами, – зная, что весенний дождь наполнил контейнеры, порезала их ножами. Другая бочка, лежащая ниже на уступе, уже не подлежит ремонту. Дальше на том же уступе стоит корявый пень оливы, которой, судя по обхвату, должно быть, несколько сотен, а может, и тысяча лет.

Несколько ночей назад, рассказывает дядя, они спилили дерево бензопилой.

Я снова цитирую Мурида Баргути: «Оливковое дерево для палестинцев – это дар путешественнику, ободрение невесте, награда осени, гордость кладовой и богатство семьи на протяжении веков».

Уже позже я познакомился со стихотворением Закарии Мухаммеда «Удила». В нем рассказывается о черной лошади без уздечки, у которой из губ капает кровь. Помимо лошади, есть еще мальчик, пораженный видом крови.

Если бы мальчик, давший мне мяту, был на семь лет старше, было бы нетрудно понять, почему он вступил в ХАМАС, готовый пожертвовать жизнью.

Груз разбитых бетонных плит и опавшей каменной кладки разрушенной резиденции Арафата в центре Рамаллы приобрел символическую силу притяжения. Однако вовсе не ту, на которую рассчитывали израильские военачальники. Удар по «Мукате» с Арафатом и его людьми внутри был для них демонстрацией его унижения, подобного тому, как в частных квартирах, в которых армия систематически совершала обыски, пролитый на одежду, мебель и стены томатный кетчуп служил личным предупреждением о том, что может случиться и кое-что похуже.

Арафат до сих пор предан палестинцам, пожалуй больше, чем любой другой мировой лидер своему народу. Но эта преданность не демократического, а трагического характера. Отсюда и сила притяжения. Многочисленные ошибки, допущенные ООП [91] ООП (Организация освобождения Палестины; осн. 1964) – политическая организация палестинского национального движения. – Примеч. перев . во главе с Арафатом, а также уклончивая позиция окружающих арабских стран не оставили ему места для политических маневров. Он перестал быть политическим лидером, однако непокорно остался здесь. Никто больше не верил в него. Но многие отдали бы за него жизнь. Как такое возможно? Перестав быть политиком, Арафат превратился в гору из обломков, однако гору на своей родине.

Я никогда раньше не видел такого света. Он спускается с неба необычайно равномерно, стирая различия между тем, что далеко и что близко. Разница только в масштабе, но не в цвете, текстуре или четкости. И это влияет на то, как вы соотносите себя с местом, на ваше ощущение присутствия. Эта земля не предстает перед вами, а скорее расстилается. Совсем не так, как в Аризоне. Эта земля не столько манит, сколько предлагает не покидать ее.

И вот я здесь, образ из мечты моих предков из Польши, Галиции и Австро-Венгерской империи, которую они, должно быть, лелеяли и обсуждали по меньшей мере два столетия. И, будучи здесь, я без колебаний отождествляю себя с правым делом и болью тех, кого Государство Израиль (и мои братья) притесняет с гибельной тоталитарной силой.

Рияд, учитель плотницкого дела, ушел за своими рисунками, которые хочет мне показать. Мы сидим в саду дома его отца. Отец с белой лошадью вспахивает поле напротив. Когда Рияд возвращается, он несет рисунки так, словно это папка с важными документами, которую он достал из старомодного металлического шкафа. Он медленно приближается, и даже куры расступаются перед ним чуть медленнее обычного. Он садится напротив меня и вручает мне свои работы по одной. Они сделаны твердым карандашом, по памяти и с большим тщанием. Штрих за штрихом после трудового дня, пока черные линии не станут черны настолько, насколько он считает нужным, оставив серым штрихам их серебристость. Рисунки выполнены на довольно больших листах бумаги.