Елена Фошина: Матрица любви. Правда о счастливом детстве

Мне было наверно более четырёх лет, когда мы с братом открыли для себя такое удовольствие, как мультики! Но вот в чём была загвоздка: весь день, пока родители были на работе, телевизор оставался выключенным. Включать его умела только бабушка, но она… настолько плохо видела, что не могла прочесть в программе – по причине очень мелкого шрифта, – в какое время эти самые мультики идут… Что было нам делать?! Ждать родителей…

Первое время так и было, а потом мама нашла выход. Она подвела меня к часам, показала, какие есть цифры и стрелки, и сказала, что будет оставлять нам записку с указанием времени, в которое начинаются мультфильмы. Это было, когда мы с братом уже освоили чтение.

С тех пор, просыпаясь, мы находили на столе в зале написанную печатными буквами инструкцию следующего содержания: «Маленькая стрелка на 3, большая стрелка на 4.» И целый день следили за стрелками часов, чтобы вовремя попросить бабушку включить телевизор.

Ну а потом было дело техники: то мама просила сообщить ей, когда большая стрелка дойдёт до 6, чтобы суп выключить (пока она стирала в ванной), то папа мимоходом отвечал, что такое «полседьмого». Вот и всё.

Родители так вели себя с нами, что я вынесла из детства мнение: ребёнок всему способен научиться сам, если ему это нужно, а взрослые должны выступать здесь не инициаторами обучения и не наставниками, а только помощниками, делящимися своим опытом по просьбе ребёнка.

Я не помню, чтобы кто-то специально чему-то нас учил. Например, пользовались ложкой мы как хотели до определённого возраста, и я не помню, чтобы мама хоть раз заметила, что я держу её неправильно – зажатой в кулак (из-за этого я очень удивилась, когда кто-то из знакомых, бывший у нас дома, сказал, что «такой большой девочке пора уметь правильно пользоваться большой ложкой, а не чайной», на что я, по-моему, не отреагировала).

Всякий навык легко усваивается, когда он действительно нужен. Я в свои 37 лет умею самостоятельно одеваться и есть, умываться, стирать и пользоваться иголкой с ниткой, писать и читать, считать и т. д. и т. п. А кто этого не умеет? Это никак не зависит от того, насколько рано родители начали обучать нас и как много усилий они потратили. Даже выходцы из самых неблагополучных семей всё это умеют. Потому что это пригодилось всем нам в жизни.

Помню, как в детском саду (мне было шесть с половиной лет) нас на занятиях учили пользоваться швейными принадлежностями. «Возьмите нитку, – сказала воспитательница, – и вденьте её в игольное ушко». Сидим, сопим, вдеваем. Не могу сказать, что это занятие доставило мне удовольствие. «Что же дальше?» – думаю. А воспитательница продолжает: «Теперь выньте нитку». Вытаскиваю нитку и вдруг слышу, что, оказывается, её снова нужно засунуть обратно. Мне это совершенно не понравилось (настолько, что это занятие запомнилось мне из десятков других!), поэтому, когда вновь прозвучала просьба вынуть нитку из иголки, я оставила её там, закрыв ушко пальцем, чтобы не было вопросов. И последующие действия мои заключались в том, чтобы создать видимость исполнения заданий. Я тогда так и не поняла, зачем мы это делали: я ничего в ближайшее время не собиралась шить. А если бы собралась, мама всегда под рукой, чтобы показать, как что делается. Впечатление, что, вместо массы интересных и нужных мне в тот момент дел, я занимаюсь неизвестно чем, не покидало меня.

Нас с братом не учили рисовать и клеить. Вместо этого, мама покупала нам стопки тетрадей (так было экономичнее, потому что альбомов бы на нас не напаслись), цветные карандаши, фломастеры и цветные ручки, а уж остальное было делом наших рук. Увидев маму покупающей канцелярские принадлежности, знакомые смеялись: «Ты столько покупаешь, как будто у тебя уже школьники!»

Ни отец, ни мама не обладали талантом к изобразительному искусству, поэтому ни одного совета от них мы не услышали. Больше всего мы любили рисовать людей: целые тетрадки уходили разом, когда мы сочиняли истории про своих героев – неказистого вида человечков с клювами вместо рта и волосами, похожими на мочалку (я думала, что как раз из-за этих кудрей мама называла нас «волосными писарями», не зная, что «волостные» происходит от слова «волость»).

Наверно при упоминании о рисовании у многих возникает такой образ: дети сидят за столом на стульях и прилежно водят по бумаге карандашами или кисточками. Нет, всё было не так. Мы рисовали и лёжа на животе – на полу или на диване, уперевшись локтями, но больше всего мне нравилась эта поза: стоя на полу, навалиться животом на край дивана (рост позволял) и рисовать, рисовать, поглядывая на стоявшего рядом в такой же позе брата и обсуждая сюжеты. Рисовать за столом мы стали, уже учась в школе.