Наталья Рязанцева - Голос

— Не буду. В таком платье, конечно, плакать нельзя. Но представляешь, если они даже не сообщают, что они озвучили другим голосом, даже не звонят, даже Анна Викторовна… Это потому, что я для них пионерка! Со мной можно так поступать… Ни с кем так… «Девочка, а ты куда?» — Юля стукнула кулаком по спинке кровати. — Я дурочка, да, Аркаш? Потому что я хотела всем нравиться. А всем нравиться невозможно. Я хотела, чтобы все смотрели на меня и улыбались. А так нельзя. Я на этой картине многое поняла. Я, Аркаш, теперь стала взрослой. Я теперь буду, знаешь, какой — такой важной, загадочной… «Ну, я вас слушаю, что вы мне скажете? Чем порадуете? Мне звонили со студии? Как они мне надоели! Аркадий Петрович, скажите им, чтобы больше не звонили, пусть берут кого хотят…» — Отыграв в важность, Юля откинулась и приняла свою смиренную позу. — Аркаш, серьезно, звонили? Ну и что ты им сказал? — Она прикрыла глаза, не желая видеть, как он снова соврет. И слышать. — Аркаша, а как же ты на мне женился? Я ведь нисколько не ломалась, бросилась сразу на шею, сказала: «Возьми, возьми меня замуж, убереги от любви неверной, от дурного глаза, от всех, от всех…» — Она на глазах делалась все утомленней и тише. Или играла. Аркадий никогда до конца не мог различить, и в нем оставалась тревога.

Я сказал, чтобы больше не звонили. Больше тебя отсюда не отпустят. Ну какая разница — чей там голос?.. Мелочи жизни. Все равно когда-нибудь будет премьера…

— А у нас уже есть платье. Да, хорошо, — Юля улыбнулась.

На экране просмотрового зала — ноги в кедах и тренировочных брюках бегут по склону холма. На мгновение оторвались от земли. Повисли в воздухе.

Следующий кадр — как будто большая птица отделилась от склона, полетела на заходящее солнце.

Немолодой человек с палкой наблюдал за этим издали. Южный вечер. За холмом блестело море. Человек медленно пошел, явственно прихрамывая. Возникло лицо этого человека крупно — сосредоточенное, грустное, ему лет под шестьдесят.

Три или четыре дельтаплана висели над холмом, медленно парили в тяжелом закатном воздухе.

— Красиво, конечно. Даже слишком, — ворчливо сказал автор. — Не имеет отношения ни к чему.

— Ко всему… — проворчал режиссер.

— Ко всему — значит, ни к чему!

Между тем, немолодой человек на экране удивленно глядел на женщину, вытаскивающую ноги из зарослей колючек, и протягивал ей палку.

— «Это вы?»

— «Я попробовала. — Испуганные, круглые глаза Юли Мартыновой. — Сначала нужно только подпрыгнуть…» — Нервный смех, удивление, что руки-ноги целы.

— «А я думаю — где вы все пропадаете…» — невнятный, напряженный голос человека с палкой.

Фонограмма черновая.

— «Соскучились, Павел Платоныч? Уже хорошо!» — На голове у Юли — мотоциклетный шлем, руки вдеты в крепления дельтаплана.

— Мы приехали в экспедицию, а там у них клуб. Я решил заменить мотоциклы на дельтапланы…

Автор сопел. Он был недоволен, переживал отсебятину с дельтапланами.

На экране уже шли другие куски, другие кадры. Юля гуляла с Павлом Платоновичем по южному городу, потом они смотрели открытие какого-то памятника, потом сидели на веранде уютного домика над обрывом. Юля щелкала клавишами магнитофона, записывала рассказ:

— «Я в таком сарае сидел… ну, вроде амбара, всю ночь не спал, вспоминал, вспоминал, а как светло стало, сразу искать, а что искать, не знаю, лазаю по сараю, лазаю, потом часовой заорал что-то, я затаился и нашел сразу…»

Крутились катушки магнитофона. Юля слушала внимательно.

Автор сопел.

— Если тебя что-то раздражает, говори, не выдержал режиссер.

— Дело хозяйское, — интонацией подразумевая совершенно противоположное, сказал автор. И тут же его прорвало: — Дело не в том, что Мартынова слишком молода, соблазнительна и зачем-то еще летает с горы… Не верю в сказки, Сереженька, с добрыми феями… — Автор вздохнул и взял себя под уздцы. — Впрочем, дело хозяйское.

Павел Платонович рассказывал, что-то изменилось в том, как он это делал, кажется, он вспомнил что-то важное, и от этого поза его перестала быть такой напряженной, и слова ложились свободно и просто.

— «Я скобку эту спрятал в штанину, только боялся, чтоб не вывалилась, штаны-то все рваные, и лежу… Днем уже открывают дверь: «Русс! Партизанен!». Встаю, выводят, двое, пошли по тропинке, один впереди, один сзади…»

Скрипнула дверь. Вошла Анна Викторовна.

— Что, Анюта? — повернулся режиссер.

— Я не хочу вас дергать, Сергей Анатольевич, — громким отчетливым шепотом заговорила Анюта, — но Ромашкина видели на третьем этаже… Может быть, вы сами..