Владимир Акимов - Демидовы

— Вам почивать надобно, Прокопий Акинфыч. До завтра! Трогай!

Когда Прокопий с трудом поднялся, обе тройки уже мчались по проспекту. Издалека доносились бубенцы и веселый женский смех.

Прокопий, покачиваясь, поплелся в дом. На крыльце он опять поскользнулся и чуть не упал, но чья-то крепкая рука вовремя ноддержала его. Прокопий обернулся и увидел отца.

В кабинете, не раздеваясь, Прокопий плюхнулся в кресло, вытянул ноги в грязных сапогах.

— Доколе мне ишшо смотреть на все это? — с укоризной спросил Акинфий.

— А что, батюшка? — беспечно улыбнулся Прокопий. — У графини Брюс была асаблея… Все высшее общество… Весело, батюшка… — И Прокопий рассмеялся.

— Государю Петру не на кого было дело оставить. Оттого мучался и страдал. В родном сыне опору и надежду найти не мог… Неужто и меня участь сия ожидает? Неужто дело, которое мы с отцом начали, после смерти моей прахом пойдет.

— Почему так, батюшка? Пошто такие мысли мрачные? — продолжал пьяно улыбаться Прокопий.

— Потому, что сын мой в кабацкого гуляку превратился! — повысил голос Акинфий. — И умом не вышел, и удалью никого не удивил!

— Батюшка… — начал было Прокопий, но Акинфий гневно перебил:

— Замолчь, когда отец говорит! Больно мне видеть, что род наш демидовский кончится. А пуще того — заводы, рудники, дело железное захиреет, прахом пойдет. Для чего тогда жизнь прожита? Для чего всем пожертвовал? Любовью… Радостями земными… — Акинфий бормотал все тише и обреченнее. — Что после меня останется? Сын — самодур да пьяница? Деньги? Неужто для того стоило на свет божий рождаться?

Офицеры — преображенцы и измайловцы — шли по длинной дворцовой анфиладе. Впереди Нефедов и Оболенский, в левой руке капитана подаренный Демидовым пистолет Петра Первого.

Перед небольшой залой их пытались задержать несколько офицеров-измайловцев во главе с братом Бирона.

— Назад! Клятвопреступники! Сложить оружие!

Загремели выстрелы. Пороховой дым окутал анфиладу. Падали люди, в дыму слышались крики и стоны. Зазвенели обнаженные шпаги.

— Вперед, ребята! — кричал капитан Нефедов. — Долой временщика Бирона!

Гулко барабанили по драгоценному паркету солдатские сапоги.

Скончавшаяся императрица Анна Иоановна лежала на столе в большой зале, прикрытая черным парчовым покрывалом. И громадные золоченые люстры были покрыты черным, и окна. Горело множество свечей. Замер почетный караул. Тускло поблескивали стволы ружей, навалом громоздившиеся в углу.

На мгновение офицеры и солдаты задержали шаги. Караул не шевельнулся. Они медленно пересекли залу и вновь побежали, топоча по паркету.

— Вот его спальня! — указал поручик Оболенский, и все остановились у высокой двери. Нефедов подергал ручку.

— Ломай, ребята!

В дверь забухали приклады ружей. Навалились плечами. Хрустнуло, подалось… С грохотом упала дверь и вместе с ней несколько солдат. Раздался дружный смех. Задние напирали на передних, тянули шеи, чтобы увидеть, что там внутри, в спальне.

Бирон стоял у кровати на черном ковре, расшитом золотыми каплями, в длинной рубашке и колпаке и закрывался подушкой.

— Собирайся, герцог! — улыбаясь, проговорил Нефедов. — Досыпать в Сибири будешь! Живо!

А у дверей все еще хохотали солдаты, растянувшиеся на полу. На них показывали пальцами товарищи и заливались громким хохотом.

Акинфий не стал посылать гонца, чтобы известить о своем прибытии в Невьянск. Уже близок конец пути. Возок покачивался, скрипел на ухабистой, скованной морозом дороге. Акинфий сидел, забившись в угол, и все думал невеселую думу. Рядом с возком четыре всадника — охрана, верные демидовские стражники.

Неожиданно впереди послышались крики и выстрелы, потом звон сабель. Акинфий выглянул из возка и увидел, что его четверых стражников окружила толпа конных мужиков, страхолюдных, в драных тулупах, перепоясанных кушаками и сыромятными ремнями. Схватка была короткой. Попадали с седел порубанные стражники. Кучер, пав на колени, молил о пощаде:

— Православные, меня-то за что? Ить я с рождения мухи не обидел!

Акинфий выдернул из-за пояса пистолет, другом рукой вытянул из серебряных ножен кривой татарский нож.

А к возку уже подъезжал не спеша светлобородый всадник в черном полушубке. Улыбался, саблей поигрывал:

— Никак сам Акинфий Никитич попались. Славно, славно…

Акинфий признал в нем Платона, мужа покойной Марьи.

— Ну, вылазь, Акинфий Никитич, чего хорониться-то? Вы, ребята, его не троньте. Нам мало-мало потолковать надобно. Ты брось пистолетишко-то, Акинфий Никитич, бро-ось, ни к чему он тебе теперь. —