Владимир Акимов - Демидовы

— В глаза не видывал и слыхом не слыхивал! — решительно замотал головой Гудилин. — Наше дело железо исправно выплавлять. Чтобы кажная крица должного весу была и без пузырей.

— Знаем, знаем твое дело, — поморщился Татищев. — Ступай…

…Потом перед столом каланчой торчал швед Стренберг, невозмутимо посасывал потухшую трубочку.

— И о том, что хозяин тайно серебро чеканит, ничего не ведаешь?

— Это не есть мой работа. Мон работа есть железо.

— Может, от других работных людей слыхал?

— Я другой языки не слушаю. Лучше один раз увидеть, чем сто раз слышать других, — с достоинством ответил Стренберг.

…Потом спрашивали Ивана Детушкина, который в подвале выплавлял серебро. Тот пучил на Татищева глаза и гудел:

— Да ежели б я прознал про серебро, уж я бы сразу… Нешто я без понятия? — И он закрестился.

— А ну как прикажу тебя сейчас пороть, пока правду не скажешь? — начал терять терпение Татищев. — Ведь врешь все, бестия!

— Порите, воля ваша.

— Ступай прочь, разбойник!.. Надобно, ваша светлость, непременно осмотреть сверху донизу всю башню, кою Демидов строит, — обернулся Татищев к Вяземскому. — И непременно объехать все рудники.

— Ездили уж, искали… — лениво отозвался князь. — Я те, голубчик, не царская борзая, чтоб по углам нюхать.

— А что же герцогу Бирону докладывать будем?

— А то и доложу: был, да не нашел. Пущай он Демидова в Петербург вызывает да самолично пытает. У него на то права.

— Да герцог прежде с нас головы снимет! — вскричал Татищев.

— Бог даст, не снимет. И не ори на меня, голубчик, — так же лениво продолжал Вяземский. — Тебе на меня орать не положено. Я на тебя орать могу, а ты не моги. И позволь тебе, генерал, дать совет: не суйся ты в демидовские дела так рьяно.

— Прошу прощения, ваше сиятельство, — обиделся Татищев, — я не суюсь, а выполняю светлейшего герцога распоряжение.

— Охо-хошошки… — Вяземский перекрестил рот. — Герцог он, конечно, светлейший… А Елизавета Петровна, великого Петра родная дочь, грустит, всеми покинутая…

— Как прикажешь понимать слова твои, князь? — Татищев напряженно посмотрел на Вяземского.

— А как хошь, так и понимай, что уже тут приказывать. И еще тебе говорю, генерал: с Демидовым в свару не лезь. А что, обедать скоро ли подадут?

Только на четвертый день поздним вечером появился в Невьянске Акинфий. Грохоча сапогами, прошел через вестибюль, поднялся по лестнице.

Евдокия не спала. Напряженно прислушивалась к шагам и голосам. Вот дверь в спальне отворилась и медленно вошел Акинфий. Остановился перед широкой кроватью под балдахином и, будто окаменев, впился страшным взором в жену. Евдокия не выдержала, затряслась, поползла с кровати, путаясь в простынях.

— Акинфушка… благодетель… прости Христа ради… — Она обнимала его заляпанные грязью сапоги, умоляла: — Прости… Ить ты супруг мой, Акинфушка. Мой… мой…

— Купила ты меня за деньги, да, видно, не всего!

Акинфий оттолкнул жену и вышел из спальни. Спустился вниз, позвал громко:

— Эй, кто-нибудь!

— Тут я, Акинфий Никитич! — вынырнул Лиходеев.

— Гости завтра уезжать будут?

— Завтрева, батюшка! Князь велел с утра карету заложить.

— Хорошо. Как они из дома-то выйдут, так ты сразу дом и подпали.

— Да ты в своем уме, батюшка?! — ужаснулся Лиходеев.

— Делай, что велено, не то шкуру спущу! Только наперед людей выведи. И сена поболе накидай, чтоб горело хорошо! — С этими словами Акинфий сорвал с вешалки волчью шубу, бросил ее на пол и завалился спать.

— А с добром как быть? Ить добра полон дом! — запричитал Лиходеев.

— Делай, как велено, — выдохнул Акинфий и закрыл глаза.

Утром у парадного крыльца толпились бабы, детишки, старики.

Княжеский экипаж был уже запряжен четверкой холеных коней, четверо верховых демидовских стражников гарцевали разом. Слуги выносили и ставили в карету короба, тюки, лари.

И вот вышли из дома Вяземский с Татищевым, а следом Акинфий.

— Прощай, Демидов. — Князь легонько обнял его. — Я не в обиде. За подарки спасибо превеликое. И собирайся следом за нами в Санкт-Петербург. Предстанешь пред светлейшие очи герцога Бирона. — Князь в некотором смущении развел pyками.

— Коль надобно, предстану.

— Да… — с явной неохотой продолжил Вяземский. — Надобно на твоих заводах кабаки открыть. И не спорь! То высочайшее повеление. Не нашего ума. Все! — прервал он сам себя.

Вдруг испуганный крик раздался в толпе, и люди шарахнулись в стороны от дома, горохом посыпались с крыльца.