Сергей Александров - Без видимых причин

— Пожалуйста, без меня, — попросил Дроздов.

— Что так?

— Нет ничего мертвее фотографий, — поморщился Дроздов. — Сегодня снялся, а завтра ты уже другой, и не лучше, а хуже. Простите.

— Да брось ты, снимемся все вместе па память! — вдруг оживился Важин, которого зажгла идея группового портрета.

Чуткий фотограф живо снял с забора клеенку с джигитом и заменил ее намалеванным на рядне зеленым броневиком, увенчанным алым стягом.

— Я тебя, товарищ Важин, и так не забуду, — улыбнулся Дроздов.

— Эх, Алексей, скучный ты человек… — разочарованно протянул Важин и покачал головой. — И новоселье зажал…

— Почему зажал? Хоть сегодня! Вечером всех прошу ко мне.

— Может быть, пока в клуб? — предложил Алмазов. — Порепетируем. Нина Петровна говорит, вы согласны.

Дроздов поскучнел, неопределенно пожал плечами.

— Завтра порепетируем, — решительно сказала Нина и повернулась к Дроздову: — Пожалуйста, проводите меня.

Нина и Дроздов стали пробираться сквозь толпу к выходу. Алмазов с тоской смотрел им вслед.

— Остынь, Алмазов, — неприязненно сказал Важин. — Не по себе дерево рубишь.

— Огня не найдется? — обратился к Алмазову сухой остроносый шатен с папиросой в руке.

Алмазов, не сводя глаз с Нины, машинально нашарил в кармане коробок со спичками, протянул остроносому:

— Возьмите, у меня еще есть.

— Благодарю. — Остроносый положил коробок в карман и исчез.

— Пошли домой, — грустно сказал Алмазов Важину.

— Я поброжу еще, — сказал Важин. — Встретимся у Дроздова.

Алмазов уныло кивнул и мимо подвод, лошадей, ящиков и корзин уныло направился к выходу.

Из-за бакалейного ларька вслед ему смотрел остроносый.

Накрапывал дождь. Нина и Дроздов стояли на кладбище возле свежей могилы.

Ни памятника, ни венка, ни имени не было на ней. Лишь маленькая фанерная табличка с номером.

— Могилка у него какая убогая… — грустно сказала Нина.

— Самоубийца, — пожал плечами Дроздов.

— Он был такой чистый, этот мальчик… — вздохнула Нина. — Таких не любят, только жалеют. А я и пожалеть не могла, выжжено во мне все… Одно только и осталось. До сих пор люблю мужа… Хоть и тяжело было с ним…

Они двинулись к воротам.

— Он никому не верил, всех считал людьми со вторым дном… — говорила Нина.

— Порой второе дно помогает выжить, — неожиданно жестко сказал Дроздов. — Если, конечно, твердо знаешь, что ненавидеть и что любить. А без бога в душе нельзя, жутко.

— Мне жутко… — глядя в пространство, тихо сказала Нина. — И все же я — его невольница… Навсегда…

— Невольница? Вы? — удивился Дроздов. — Как-то не верится.

Нина горько усмехнулась:

— А вы представляете: глухой городишко, отца убили японцы, мать сутками стирает чужое. Тоска, безысходность… Оставалась придуманная жизнь: французские романы, драмкружок, королева Марго. Ночами плакала, ждала принца… Увидела его — упало сердце: он! И — словно в омут головой…

Дроздов смотрел на нее с сочувствием.

В лесу было сыро и пасмурно. Накрапывал дождь.

Остроносый погасил папиросу о ствол сосны, сунул окурок в карман. Рядом с ним на берегу глухого таежного ручья стояли Кадыров и Мещеряков, ждали, пока догорит испещренный бисерными буковками лист бумаги, который держал за краешек есаул.

Мещеряков стряхнул с ладони пепел, спросил:

— На словах он ничего не передавал?

Остроносый отрицательно покачал головой.

— Неужели повезло?.. — задумчиво произнес есаул.

Кадыров улыбнулся, не разжимая рта.

Древние напольные часы натужно прохрипели семь раз. В полутемном гостиничном коридоре конопатый мальчонка расставлял у номеров обувь.

Полуодетый Дроздов пересек свое убогое жилье, приоткрыл дверь, забрал из коридора две пары сапог и оглянулся — владелец второй пары спал на диване, с головой укрывшись шинелью. Дроздов подошел к умывальнику, скинул рубаху, стал умываться. Зеркало отразило длинный багровый шрам на левой стороне груди.

— Доброе утро, — раздался за спиной голос Важина.

Дроздов быстро натянул рубашку, обернулся, кивнул иа пустые бутылки в углу комнаты, болезненно поморщился:

— Не очень-то доброе. Как голова после новоселья?

— Пока на плечах, — ухмыльнулся Важин.

— Слышал ночью скандал в коридоре? — спросил Дроздов.

— Не слыхал. Однако пару раз просыпался, со спины па бок ваше превосходительство переворачивал.

— Храпел? — удивился Дроздов. — Не замечал за собой. Извини.

— Не существенно. Храп — он от образованности и чинов независимый.