Владимир Акимов - Семь часов до гибели

Этих нескольких десятков секунд должно было хватить на то, чтобы корабли могли сойтись борт к борту, переправить на ледокол врача и раненого и разойтись.

— Правая, малый вперед! — командовал Нечаев. — Право руля десять! Так держать!

Капитан «Мурманска» наконец поймал необходимый момент. Обеими руками прижав к груди бинокль, он неотрывно смотрел, как сокращается полоса воды, разделяющая корабли.

— Двенадцать… восемь… семь метров до «Витязя», — докладывал вахтенный помощник.

— Товарищ капитан, — негромко позвал Петрищев, но Нечаев не среагировал.

«Витязь» уже застопорил машины, а «Мурманск», хотя и медленно, но шел вперед.

— Григорий Кузьмич, — Петрищев наклонился к Нечаеву. — Пора «стоп»! Промахнемся опять…

Нечаев вздохнул, как всхлипнул, но сказать ничего не смог, а лишь кивнул Петрищеву.

— Стоп, машины! — скомандовал Петрищев.

И почти в ту же секунду сильный толчок, удар металла о металл…

Этот удар услышали в кубрике «Витязя».

— Раненого на палубу! — приказал Шульгин.

Матросы подняли носилки с Королевым и осторожно понесли по крутой лесенке вверх.

Когда Шульгин, поднимаясь следом за ними, оказался на палубе, то в первый миг ничего не мог понять. Вместо ожидаемого простора моря и неба прямо перед собой увидел какое-то необъяснимое белое препятствие. Но тут же понял, что это борт ледокола, неприступной стеной уходящий вверх, прямо в самые облака.

Матросы с носилками беспомощно переминались, глядя то на Шульгина, то на громаду ледокола, то на капитанский мостик.

Поднять раненого на борт «Мурманска» было невозможно.

С мостика ледокола, далеко внизу, были видны растерянные люди на палубе «Витязя».

— Мы не можем, не успеем его принять, — морщась как от боли, сказал Петрищев и показал Нечаеву на море, начинающее вспухать новыми волнами. — Если сейчас не отвалим, разобьем друг друга наверняка.

— Малый назад, — как бы не слыша его, скомандовал Нечаев.

«Мурманск» медленно двинулся, обдирая краску о борт «Витязя».

— Стоп, машины! — скомандовал Нечаев и, сняв фуражку, промокнул платком лоб, шею…

Теперь корабли соприкасались только в том единственном месте, где их борта почти совпадали по высоте — борт ледокола был выше всего-то на метр с небольшим. Но были потеряны драгоценные секунды.

Матросы быстро подхватили Шульгина и носилки с раненым, передали из рук в руки матросам с «Мурманска», те торопливо приняли…

— Раненого и врача в вертолет, быстро! — командовал Нечаев, будто гвозди заколачивал. — «Витязю» — отвалить немедля! Левая, малый вперед!

14.21. Ему осталось жить…

Шульгин проверил, как закреплены носилки, и только тогда опустился на сиденье рядом с Кусаковым.

Митя подмигнул ему. Шульгин устало улыбнулся в ответ.

— Разрешите взлет? — спросил Кусаков в радиопереговорное устройство.

— Давай! Давай! — услышал он непривычно торопливый голос Нечаева. — Что ты возишься, черт бы тебя драл?!

Вертолет поднялся в воздух, когда палубу начало заваливать.

— Всем с палубы! — приказал Нечаев. — Занять места согласно аварийному расписанию. Надеть спасательные пояса! Руль — лево двадцать!

Нечаев пытался выйти из-под удара гигантской волны, которая неотвратимо неслась на него, пытался успеть поставить корабль так, чтобы встретить удар прямо, форштевнем…

Но не успел, сказались те, потерянные секунды.

Многие тонны воды с маху обрушились на корабль и скрыли его, казалось, навсегда.

Но вот ледокол появился опять. Он валился на бок, как кулачный боец, сбитый с ног предательской свинчаткой.

Кренометр показывал: 42 градуса… 43… 44… 45…

14.24. Ему осталось…

— Они переворачиваются! — в испуге закричал Шульгин, указывая вниз. У ледокола уже обнаружилась темно-красная ватерлиния.

— Вот почему… — с трудом произнес Кусаков, — вот почему он торопил нас.

Раненый слабо застонал. Шульгин склонился над ним. Промокнул тампоном лоб, прижал влажную губку к черным, потрескавшимся губам.

Раненый шептал беспрерывно что-то неслышное, никому неведомое, понятное только его боли, проникшей во все клетки тела, из которого исчезало неясное желание — жить.

Шульгин прослушал его, прикладывая трубочку стетоскопа к израненной, искалеченной груди. Усталому сердцу становилось все труднее перегонять кровь в артерии. Мишка Королев трудно расставался с жизнью, которой толком-то не видел.

Шульгин прижался горячим лбом к ледяному оргстеклу вертолета и смотрел вниз и назад.