Виктор Пелевин - 46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью

Вот я тоже сейчас, пока сидел, написал стихотворение:

Вторая часть — небоскребы. Вы знаете, у меня это событие сложилось в странную мозаику с тем, что со мной в это время происходило. Я в это время был в Италии и ездил по римским древностям. Когда впервые прошла эта информация, я был в Остии, это такой город под Римом, где раньше был порт. Он довольно неплохо сохранился, не так, конечно, как Помпеи, но там чувствуется все величие Рима. Это порт времен Адриана, времен расцвета империи, это где-то второй век нашей эры. После того, как я много времени провел на развалинах какого-то древнего храма, пытаясь понять, что это было такое, я зашел в бар и увидел на экране эти страшные кадры. Первое, что я увидел, после того, как целый день ходил по развалинам, была рушащаяся башня. Интересно, что до этого я был в Риме, стоял вечером у Колизея и смотрел сквозь арку на закат. И у меня в голове какой-то голос сказал, что это — гибель империи. Я подумал, что это относится к Риму, потому что амфитеатр Флавия — очень впечатляющее зрелище. Но потом, когда произошла эта катастрофа, мне стало казаться, что это было какое-то предчувствие. Потом я переехал в Помпеи и несколько дней жил в Помпеях. Когда я приходил вечером в гостиницу, я видел на экране без конца повторяющиеся кадры этой катастрофы, а днем — остатки другой великой цивилизации. И это без всякого моего желания не могло не сложиться в очень странную картину.

Но эмоционально меня больше всего занимало другое. У меня в Манхэттене, совсем недалеко, живет племянница, и я очень за нее волновался, не мог ей дозвониться. Может быть, это эгоистично, но меня эта личная семейная связь занимала больше, чем вся трагедия. На самом деле, Татьяна правильно заметила: сейчас нельзя сказать, что Нью-Йорк — это где-то в другом месте. У нас у всех там очень много друзей, родственников, и фактически мы все живем в одном большом мегаполисе, который связан линиями коммуникаций, поэтому говорить о том, что это атака только на Америку, нельзя. Мне кажется, что когда одни люди убивают других людей, происходит вещь, более страшная, чем атака на какую-то страну. Отнимается единственное, что имеет какую-то ценность в этом мире, — человеческая жизнь. Потому что человеческая жизнь — это то, благодаря чему существует все остальное, и ее нельзя ни в коем случае приравнивать к каким-то другим ценностям.

А что касается конфликта между культурами, мне очень понравилось, что Буш на третий день после того, что случилось, пошел в мечеть, чтобы показать, что это не конфликт между культурами и цивилизациями, а что речь идет просто об отлове людей, которые совершили преступление. Это был очень правильный поступок, потому что мы все знаем, что бывает, когда какая-то нация объявляется преступной, у нас большой опыт в этой области, и мне кажется, что такого быть не должно.

Фудзии:Русская литература выжила в эмиграции, в отличие от литератур многих других стран, китайской, например. В чем вы видите причины этого явления?

Толстая:Я думаю, это большое преувеличение говорить о том, что русская литература в эмиграции активно или очень хорошо выжила. Первая волна русской эмиграции была в 18-м году после революции. Это была эмиграция массовая, а не только писательская, люди просто спасали свою жизнь. Она происходила с большими трудностями, с большими потерями. Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый годы. В двадцатом году уже эмигрировали только на Дальнем Востоке, в девятнадцатом эмигрировали из Крыма, в восемнадцатом бежали из столиц, то есть Москвы и Петербурга. В эмиграции оказались и писатели. Это были Германия и Франция. Русские писатели находились в эмиграции между Берлином и Парижем. Мой собственный дед с моей бабушкой и моим отцом, которому было тогда два года бежали в девятнадцатом году из Одессы и оказались в конечном счете в Берлине и в Париже. Просуществовали они там с большими трудностями и без денег до двадцать третьего года. После чего они предпочли вернуться в Россию, потому что проблема стояла так: если ты хочешь иметь читателей, ты должен искать их там, где ты их можешь найти. Если ты хочешь попытаться выжить с помощью какой-то другой профессии, это твое собственное дело, никто тебе помогать не будет. Русской эмиграции как в Париже, так и в Берлине не помогал никто. Русские писатели в конечном счете переместились в Париж, потому что в Берлине становилось все противнее, там рос фашизм. Их голодное существование хорошо известно, трудности физического выживания описаны неоднократно. Молодое поколение погибло либо от пьянства, либо от наркомании, и многие многообещающие поэты эмиграции погибли раньше своего времени. Бунин, русский писатель, получивший в 1933 году Нобелевскую премию, раздал эту премию своим голодающим коллегам, и к началу войны в 1939 году у него уже не было денег, поэтому он голодал всю войну. Набоков, один из самых известных эмигрантских писателей, эмигрировал в самом конце тридцатых в Америку, потому что его жена была еврейкой, и ему просто опасно было оставаться в Европе. Он вывез семью в Америку и там перестал писать по-русски. Он стал другим писателем, американским писателем Набоковым. Русские писатели этой первой волны никогда не были счастливы за границей, каждый решал лично свои вопросы. Те, кто не выдержал трудностей этой жизни, вернулись в Россию, думая, что в России будет лучше, и, как правило, погибли. Случаи выживания единичны. Так погибла, скажем, поэтесса Цветаева и почти вся ее семья. Ничего хорошего в этой ситуации не было.