ВП:Думаю, они просто пытались вспомнить все русские фамилии.
CB:Да, я тоже так думаю. Приходит ли вам на ум кто-нибудь из русской литературы, о ком можно сказать, что да?
ВП:Вы говорите о влиянии?
CB:Да, о влиянии. Вы, кажется, говорили о Платонове в какой-то момент.
ВП:Нет, я говорил о Платоне.
CB:Ах, тот Платон! Ясно… Не его русский сын.
ВП:Да, Платонов — чудесная фамилия. Означает человека, у которого в предках был Платон.
CB:Да, я понял вас. Вы о нашем, об общем Платоне говорили.
ВП:Что касается влияний. Это, можно сказать, очень простой вопрос. Если человек под влиянием и это осознает, то он уже не под влиянием.
CB:Да, это верно…
ВП:А если человек этого не понимает [того, что он под влиянием], то обсуждать это с ним невозможно. Я просто не знаю, что сказать.
CB:Ну, что вы можете сказать о Pink Floyd?
ВП:Ах, …
CB:И об американской поп-культуре вообще, так как она… тоже присутствует в ваших книгах.
ВП:Американской поп-культуре?
CB:Да.
ВП:Я ничего не знаю об американской поп-культуре. Слушаю музыку, конечно. Но, в общем, мне больше нравится британская музыка. Хотя здесь, в Америке, когда я слышу американские песни, в них обнаруживается гораздо больше смысла. Это странная штука, кстати. Если их слушать в Москве, они просто не отзываются ничем (не резонируют).
CB:Вы как-то раз мне сказали, что Москва — это сейчас лучшее место проживания, из которого можно воспринимать американскую культуру раньше, чем сами американцы. Вы посмотрели «День независимости» на месяц раньше, чем он вышел в прокат в США.
ВП:Мне кажется, в июне посмотрел, да.
CB:В июне, раньше, чем это имело смысл, то есть раньше 4-го июля…
ВП:Да.
CB:Благодаря нелегальным записям, пиратским и так далее. Вы вообще создаете образ Москвы широко открытой, как добру, так и злу. В основном, возможно, злу.
ВП:О да, широко открыта. Вы знаете, вот это слово «открыта», обычно употребляют в отношении двери, которая может быть закрыта. Но там ведь просто ничего нет вокруг: ни стен, ни окон, ни дверей.
CB:Да, это что-то вроде дадаистской картинки: дверь среди чистого поля.
ВП:Точно так.
CB:Точно. Дверь Сальвадора Дали. Какова ваша собственная роль… Или как вы воспринимаете свою роль, или видите ли вы вообще свою роль в современном советском… («советском», говорю…) в современном российском, московском писательстве?
ВП:«в современном московском писательстве»…
CB:Вы вне этой сферы находитесь или внутри?
ВП:Что значит «современное московское писательство»?
CB:Я вас прошу дать определение… Это «писатели, которые сейчас пишут в Москве», или «писатели, которые сейчас пишут в России»… Они вообще… Вы ведь лауреат премий в России, Вы совершенно точно являетесь признанным писателем этого поколения. Вы играете какую-то роль в литературной иерархии?
Вы состоите в клубах? Участвуете в чтениях других авторов? И тому подобное…
ВП:Нет, нет, я не состою в писательских организациях, не член Союза Писателей, но если говорить о том, что книги могут играть роль в том, что называется «литературный процесс» (хотя я не знаю, что это выражение означает: «литературный процесс»), тогда, думаю, да, у меня достаточно много читателей, и этим я очень доволен.
CB:Сатира в Ваших книгах, в частности в «Омон Ра», где, например, Киссинджер идет с ножом на медведя, когда он приезжает с визитом, и медведь — на самом деле военный… военный человек, переодетый в медведя — все это для того, чтобы обеспечить охотничий опыт важным лицам, — как это все воспринимает российский читатель? Ведь что-то в этой сатире почти… до содрогания жестоко.
ВП:Вы знаете, я по некоторым причинам очень не люблю слово «сатира». В русском языке, в российской культуре у этого слова нехорошие коннотации. Многие годы, при коммунистическом режиме, у нас было то, что называлось «сатира», и это должно было… изобличать такие… мелкие грешки, совершенные где-то кем-то. Это действительно мерзкое слово, я бы, наверное, не стал его употреблять.
CB:Как бы вы его заменили? Как теперь люди в России называют этот новый тип сатирического творчества? Раз уж это больше не имеет того же…
ВП:Наши критики, в России, меня называют «постмодернистом». Но я, опять-таки, не знаю, что это могло бы означать, так как у нас никакого модернизма не было. После соцреализма у нас настал постмодернизм.
Читать дальше