Александр Дугин - Философия войны

На примере Гумилева можно выделить первый критерий, на основании которого следует разделить все теории этноса как субъекта истории на две части. Одни теории имеют телеологическое, эсхатологическое измерение, а другие нет. Что мы имеем в виду?

Существуют такие концепции этнической истории, которые видят в судьбе того или иного народа (варианты: нескольких народов или рас) отражение смысла всего исторического процесса. Следовательно, конечный триумф, возрождение или, наоборот, поражение, унижение, исчезновение нации рассматриваются как результат всемирной истории, конечное выражение ее тайного смысла. Это — этнические теории эсхатологической ориентации, они нас интересуют более всего. Иные же, даже самые экстравагантные, но не обладающие телеологическим измерением, ничего не добавляют к пониманию исследуемой нами проблемы. Так, к примеру, русский, американский, еврейский, курдский, английский национализм, немецкий расизм явно тяготеют к эсхатологической постановке вопроса. Национализм же польский, венгерский, арабский, сербский, итальянский или армянский — хотя он может быть не менее ярким, насыщенным и динамичным — явно телеологически пассивен. Первая группа считает, что приоритетным субъектом истории является данный народ, его перипетии составляют содержание всемирного исторического процесса, а конечное торжество и попрание враждебных народов положат конец истории. Вторая группа не имеет планов такого глобального масштаба и настаивает лишь на прагматическом и не столь претенциозном утверждении национальной особенности, культуры и государственности перед лицом окружающих народов и культур. Здесь проходит важная разделительная черта. Исследование второй группы этнических доктрин никак не приближает нас к выявлению исторической парадигмы, так как изначально здесь берется слишком малый масштаб. Первая же группа, напротив, удовлетворяет нашим требованиям. Хотя и здесь следует отделять «глобализм пожелания» от «глобализма реального», т. к. для того, чтобы даже чисто теоретически рассматривать этническую интерпретацию эсхатологии, конкретному этносу необходимо обладать значительным историческим масштабом (во времени и в пространстве).

Но, даже ограничив круг рассмотрения телеологическим национализмом, мы все равно не имеем здесь стройной картины. Так как между политэкономией и геополитикой аналогия получилась совершенной и наглядной, попробуем — несколько искусственно — распространить ту же модель и на этническую историю.

Геополитика позволяет сделать в этом отношении первый шаг. Раз Море = Запад, то «этнос Запада» является носителем талассократических тенденций на этническом уровне. А так как в нашем уравнении уже есть формула Море=Капитал, то гипотетический (пока) «этнос Запада» становится третьим членом тождества: Море=«этнос Запада»=Капитал. Легко выстроить и уравнение противоположного полюса Суша=«этнос Востока»=Труд. Теперь остается соотнести понятия «этнос Запада» и «этнос Востока» с какими-то фиксированными историческими реальностями и выяснить наличие соответствующих эсхатологических доктрин.

Здесь нам на помощь приходят русские евразийцы (Трубецкой, Савицкий и др.). «Этнос Запада» они вслед за Данилевским отождествили с «романо-гер-манскими» народами, «этнос Востока» — с «евразийцами», на полюсе которых стоят русские, как уникальный синтез славянских, тюркских, угорских, германских и иранских этносов. Конечно, говорить о романо-германцах как об этносе не совсем точно, но все же некоторые общие исторические и цивилизационные черты здесь явно присутствуют. Романо-германцы объединены и географией, и культурой, и религией, и общностью технологического развития. Колыбелью того, что можно назвать «романо-германской цивилизацией», принято считать Западную Римскую империю, а позже «Священную Римскую империю германских наций».

Этнокультурное единство прослеживается, но правомочно ли говорить о единой эсхатологической концепции, которая рассматривала бы судьбу этой этнической группы как парадигму истории? Если внимательно присмотреться к логике развития романо-германского мира, мы увидим, что изначально этот мир узурпировал и применил исключительно к самому себе понятие «эйкумена», т. е. вселенная, которое характеризовало ранее в Православной империи совокупность всех ее частей. Но после откола от Византии Запад ограничил понятие «эйкумена» самим собой, сведя вселенскую историю к истории Запада, оставив за скобками не только нехристианский мир, но и все восточные православные народы и, более того, ось истинного христианства — Византию. Таким образом, за пределы «христианского мира» ро-мано-германцев выпал самый центр аутентичного христианства — православный Восток. Далее эта концепция «европейской эйкумены» была унаследована народами Запада — и после нарушения его католического религиозного единства, и после окончательной секуляризации. Романо-германский мир отождествил свою этническую историю с историей человечества, что, в частности, и дало основание Н.С. Трубецкому озаглавить свою книгу «Европа и человечество». В этой книге он убедительно показывает, что самоотождествление Запада со всем человечеством делает его врагом реального Человечества в полном и нормальном значении этого понятия. В такой перспективе начинает ясно проглядывать фактическое самоотождествление Европы и европейцев с этническим субъектом истории, и в такой перспективе позитивный (в сознании романо-германца) исход истории будет равнозначен окончательному триумфу Запада, его культурной и политической «эйкумены», над всеми остальными народами планеты. Это, в частности, предполагает, что романогерманские политические, этические, культурные и экономические нормативы, выработанные в процессе истории, должны стать универсальными и повсеместно принятыми, а все сопротивление со стороны автохтонных народов и культур должно быть сломлено.