Георгий Бовт: Есть ли жизнь после Путина

2013 г.

«Я устал, я ухожу». И еще – «берегите Россию». 15 лет назад царь Борис в последний день ХХ века отрекся в пользу преемника, которого сам же и назначил. В этом смысле последовавшая в 2008 году новая операция «Преемник» оригинальностью не блистала.

Само преемничество не противоречит демократии (как не противоречит ни монархии, ни авторитаризму). Уходящий политик волен поддержать своим авторитетом того, кого считает достойным продолжить его дело. А если авторитета и поддержки общества уже нет, то поддержку окажет сама высокая должность. В России не человек красит должность.

Если бы в какой-нибудь Америке непопулярный президент решил оказать посильную поддержку любимому кандидату, участвуя в его избирательной кампании, то такую «помощь» сочли бы «токсичной» и от нее бы вежливо отказались.

Наверное, если бы ставший непопулярным к концу своего правления Ельцин решил поучаствовать в избирательной кампании какого-либо кандидата в 1999—2000-х годах, то и он мог оказать тому медвежью услугу. В кампании Владимира Путина Ельцин и не участвовал. Однако к тому времени тот уже не только побыл несколько месяцев премьером, но и обрел звание и.о. президента. И вполне успел показать себя как молодой энергичный антипод дряхлеющего и не всегда трезвого «отца русской демократии».

Наделение его политическим весом путем назначения сначала премьером, а потом преемником, в отличие от ситуации 2008 и особенно 2011 годов, когда, по сути, так же происходила передача власти «по договоренности в верхах», никого тогда не смущало. И даже в ходе избирательной кампании, которая на фоне нынешних соответствующих ритуалов выглядела вполне конкурентной, так вопрос не ставился.

То, что в 1999 году ельцинским окружением был сделан выбор в пользу операции «Преемник», вместо того чтобы отдаться на волю непредсказуемого народного волеизъявления, свидетельствовало об одном – о глубочайшем недоверии этому самому волеизъявлению.

Которое разделяет поголовно вся постсоветская элита – с тех пор и поныне: народ дремуч и опасен в своих чувствах по отношению к властям предержащим, и лучше его держать под неусыпным контролем, чем позволять всяческие вольности необузданной самореализации.

В этом плане, собственно, ельцинский преемник довел до логического конца то, что было начато в процессе президентской кампании 1996 года.

Уже тогда правящий класс вынес для себя главный урок, касающийся всеобщих выборов: это слишком опасный инструмент в России, чтобы регулярно так играть с огнем и рисковать, как это было в 1996-м. Ведь все висело если не на волоске, то близко к тому, и если бы не мягкотелое соглашательство Зюганова (за что ему положено теперь, как я полагаю, пожизненное «содержание» в политическом театре), то неизвестно, как бы все повернулось.

Хотя, собственно, как оно могло «не так» повернуться? – невольно задаешься вопросом, наблюдая неизбежный для любой «революции» период консолидации достигнутых результатов, переходящий местами в реакцию.

Нынешний российский парламент – это всего лишь порождение расстрела Белого дома в октябре 1993 года и написанной под впечатлением этого расстрела Конституции. А путинская любовь назначать «технических премьеров» и ценить в этой ипостаси людей, прежде всего, лояльных ему лично, а уже потом все остальное, – это своего рода «фантомные боли» отрезанного от российской государственности раз и навсегда института вице-президента после казусов Янаева и Руцкого.

Ельцинская «семья», выбирая преемника, исходила, во-первых, из намерения обеспечить себе гарантии безопасности и лишь во-вторых – из всего остального.

Не случайно, уходя, Ельцин, по сути, не оставил никакого политического наказа/завещания. Призыв «беречь Россию» можно трактовать как хочешь, это вне политики. И «семья» не прогадала. И намека не было на возможность нарушения этой негласной договоренности. И даже злому демону Березовскому, претендовавшему на то, что именно в его голове и зародился сей план применительно к конкретному и мало кому известному на тот момент полковнику ФСБ, позволили бежать за границу и умереть там почти своей смертью (все же в самоубийстве есть некая принужденность выбора).

Кстати, его партнеру по олигархической медийной клоунаде Гусинскому тоже позволили уехать. Вообще, в отличие от ранних имперских и сталинских времен, нынешний режим куда как менее «кровожаден» в своих нравах, позволяя многим из тех, кто раньше кончил бы на плахе, в подвале Лубянки или в ГУЛАГе, доживать свои дни в приличных заграничных резиденциях.