Владимир Лакшин - Солженицын и колесо истории

Все секретари и знатные люди, прятавшиеся за сценой, во время панихиды вышли из тени и окружили гроб. Но когда мы поднялись по ступенькам на сцену: М.Ил., девочки, Солж[еницын], я – их как ветром сдуло. За нами шли еще родные А.Т. – Маруся, Костя, племянники и проч. Тут М.Ил. зарыдала, закричала что-то: «Прощай, Саша…» Мы с Олей оттащили ее от гроба, повели за сцену. В комнатушке президиума толпился народ, на столе бокалы, открыты бутылки с водой, синий дым плавал; М.Ил. отшатнулась от дверей – «Здесь пьют». Мы посадили ее на стул в коридоре, дали воды. Рядом сели я и Исаич. И вдруг все опустело вокруг нас. Надо идти к машинам, а рядом – никого, и неизвестно, куда идти. Завидев С[олженицына], все устроители похорон как сквозь землю провалились. Еле вышли мы к воронковскому коридору [183]– и прошли наружу. Солж[еницын] все время жался к боку М.Ил., будто боялся, что его схватят. Они сели в машину к Володе. У нас была минута растерянности – как ехать. Ко мне подошел Бел[яев], просил позвонить через неделю. Мы вернулись (Хитров, Сац, Троепольский, еще кто-то) коридорами на ул. Герцена, тут встретили плывущий сверху гроб, я сел за ним в катафалк – и отъехали. Мне даже хорошо было, что я провожаю А.Тр. и тут, а не еду в машине отдельно. У кладбища выглянул за занавески – полковники милицейские суетились. Стояли цепи солдат.

На кладбище мы встали у гроба на площадке, где устраивают митинг. Что-то бессмысленное кричал Луконин, потом Дудин [184]. Слов я не слышал. (Дем-ву говорить не разрешили – еще с утра его пригласили в партком к Винниченко и извинялись, что не дают слова.) Прощались. Я поцеловал А.Т., потом С[олженицы[н перекрестил его широким крестом и тоже поцеловал, простились и М.Ил. с девочками. «Пойдемте к могиле», – предложил я. И мы с С[олженицыны[м повели М.Ил. к заготовл[енной] могиле.

М.Ил. сказала, чтобы дали проститься людям и закрывали без нее. Рыдал и кричал что-то над гробом Кайсын Кулиев [185]. Начальства из писателей не видать было. Мы подошли к свежевырытой могиле раньше – мимо оркестра духовой музыки, мимо могилы Хрущева. Отбегая, пятясь, снимали нас корреспонденты. Бежал, записывая что-то на ходу, Map. Наконец, на плечах людей выплыл гроб, могильщики выдернули лом и стали спускать его в яму. Бросили горсть земли. И будто жизнь мою стали закапывать. Кайсын подхватил лопату – «У нас в Балкарии…» Был легкий морозец, градусов 7. Я стоял без шапки и не замечал, пока С[олженицы[н не сказал: «Покройте голову, В.Я.» С Солж[еницыным] мы обменялись крепким рукопожатием, еще поднимаясь в зале к гробу. М.Ил. испуганно спросила меня: «А вы с ним разговариваете?» Какие ссоры м[огут] быть над гробом? Мы перебросились с ним несколькими короткими репликами, но я в душе не чувствовал к нему ни неприязни, ни досады. Могильщики закопали могилу и как-то ловко стали сооружать над ней гору из венков и цветов. М.Ил. подошла и отыскала голубенькие цветы бессмертника – дала по цветочку дочерям и мне. Стали медленно расходиться. М.Ил. взяла С[олженицы]на в машину (он вышел у Пушк. пл.), а меня подвезла с Троепольским врачиха Лид. Дм. с сестрой Людой, дежурившей в ночь смерти А.Т.

На Котельниках было много народу – Бек, Залыгин, Алигер, Верейские [186], Карагановы, Гердт с женой, Закс, Дем[ентьев] и др. Сначала мы зашли к Дем[ентьеву], где тоже был поминальный стол, потом вернулись к Тв[ардовски[м. Здесь сказали несколько слов Демент, Закс, Троепольский, я, Алигер, Миша Хитров, Буртин, Валя, Сац (лучше всех).

Потом Map.Ил. и Ольге стало невмоготу от толчеи – и я увел всех к Дементу, а сам тишком уехал домой. После нашего ухода заходили еще, рассказывают: Ис[аич], Любимов [187]и Можаев. Как М.Ч. говорит, Ис[аич] впал в стицизм и говорил что-то возвышенное и невнятное.

Впечатления на кладбище: «секретарей» будто сдуло, мы вдвоем с С[олженицыны[м вели М.Ил. к могиле. Кайсын выл и кричал, будто пьяный: «По обычаю моего народа…» Я показ[ал] С[олженицы]ну могилу Хр[ущева], и он на обратном пути, остановившись у нее, пошептал что-то. (Потом говорили, будто он положил гвоздики – но это выдумка.) В машине С[олженицы]н гов[орил]: «Я должен сказать. Его убили». М.Ил. просила его не говорить. Площадь была оцеплена солдатами. Очевидцы говорят, уже в 11 ч. у Ново-Девичьего все было оцеплено и распоряжались 4 генерала. Большая военная операция. Милиция перед ЦДЛ стояла цепью глухой, но если ч[елове[к проходил и говорил: «Я на похороны», – его не останавливали. Методика, отработанная на похоронах Хрущева. <.. >

26.12.71 – был 9-й день. М.Ил. собрала нас на Пахре. Жаль мне было, что комната, в кот. умер Трифоныч, потеряла свой былой вид – длинные столы стояли. Были наши новомирцы: Кондратович, Миша, Виноградов, Буртин, Сац, Закс, Караганова с мужем, С[офья] Х[анановна]. Были еще Симонов, Тендряков, В.В.Жданов, Верейский, Ильина, молодые Маршаки. Все говорили – всклад и не всклад, вспоминали А. Т. Я рассказал, как накануне пришел ко мне в редакцию рабочий Гена Макаров – и как попросил помянуть с ним Трифоныча. М.Ил говорила в конце очень горько: «А.Т. был человеком добрым и доверчивым. Он так верил Сов. власти, когда писал «Муравию», – и у него детские глаза были, как у Алешки [188]! И когда с войны пришли – он так надеялся на новую жизнь… А как с ним поступили? И как обидны эти похороны, эти речи…» Потом она говорила, что не жалеет, что взяла в машину Солженицына, что, какой он ни есть, А.Т. его ценил, читал его последнее письмо – и что было бы, если б его романы печатали – разве что-нибудь дурное случилось?» И т. п.