Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки

Дело еще и в том, что Окуджава закономерно выбрал наиболее точную форму изображения этой интимно-исторической трагедии – исповедь героев, записки, в которых правомочно стилистическое и психологическое смятение, доходящее до того, что в кульминационные моменты «титульный автор» оказывается рядом с персонажами (вспомним «Две связки писем»!) и исповедь Варвары неожиданно и немотивированно становится на мгновение авторским рассказом о ней.

Чтобы подчеркнуть и сделать интимно-достоверными главные пласты романа – записки генерала Опочинина и Варвары, Окуджава вводит «взгляд со стороны», взгляд человека, не осведомленного ни об «исторической почве», ни о роковом психологическом наследии героев, ни об их душевной предыстории, – записки французской актрисы Луизы Бигар, случайного свидетеля.

Б. Окуджава прав – острота и боль проблематики таковы, такова невозможность холодно судить историческое бессилие героев, что они должны рассказать об этом сами. Только они имеют право говорить о себе то, что сказано о них в романе. И в этом – печальный гуманизм Окуджавы.

Только в подробном, нервном, жалком подчас мире исповеди герои, которые на внешний взгляд могли показаться нелепыми чудаками, взбалмошными фантазерами и самоедами, видятся нам трагическими фигурами, с горьким простодушием выбалтывающими – сами того не сознавая – страшные тайны погубившего их исторического парадокса. Только их языком можно объяснить, что несостоявшееся «свидание с Бонапартом», увы, состоялось. Ибо свидание с «корсиканским гением» для них – свидание с историей в ее неумолимо активном и безжалостно целенаправленном варианте. Век гонится за ними, как бронзовый Петр за их духовным и социальным собратом Евгением. Все они убивают себя так или иначе, выброшенные чертовым колесом холостого исторического движения, на которое себя обрекли.

Как Бонапарт гнался за Францем Мендером, так век гонится за Опочиниными, Варварой, Свечиным. Это роковое преследование в полной мере осознает только безумный Мендер, с рационализмом европейца конкретизировавший свою историческую вину и беду.

«Надо ввязаться в бой, а там будет видно», – полушутя говорил Наполеон. Герои романа гибнут, не «ввязавшись в бой» с враждебным историческим потоком. И только их прямая речь, их честный и растерянный взгляд на самих себя выдают причины их поражения…

«Романическая мемуаристика», являющаяся, на мой взгляд, едва ли не центральным фактом исторической прозы последнего десятилетия, есть явление глубоко симптоматичное, заслуживающее дальнейшего изучения и осмысления.

В русской литературе было время, когда на мемуарной, автобиографической основе создавались, с большей или меньшей степенью сюжетного удаления от нее, художественные произведения («Былое и думы» А. Герцена, «Семейная хроника» С. Т. Аксакова, трилогия Л. Толстого).

Последнее десятилетие поставило нас перед явлением обратного характера – на художественной основе создаются произведения квазимемуарного, а иногда и автобиографического («Две связки писем») типа.

Мне кажется, есть основания предполагать, что это в некотором роде замена духовных автобиографий писателей. То есть она выполняет ту функцию (именно в духовном, а не в бытовом плане), которую выполняли писательские автобиографии прошлого века.

То, что делают Юрий Давыдов, Чабуа Амирэджиби, Яан Кросс, Булат Окуджава, Натан Эйдельман, – попытка осуществить «связь времен» на самом глубоком, а именно личностном уровне.

Во-первых, я должен предупредить, что данная статья отнюдь не является обзорной и не претендует на сколько-нибудь исчерпывающий охват современного существования исторической прозы. Ограничив поле рассмотрения последним десятилетием, я выбрал в качестве примеров работы девяти авторов, не потому, что больше не было написано ничего заслуживающего внимания, а потому, что дальнейшее расширение материала привело бы к малоосмысленному мельканию имен и сюжетов. Девять писателей, о которых пойдет речь, дают, мне кажется, возможность исследовать наиболее характерные для последнего десятилетия проблемы.