Георгий Арбатов - Дело - «Ястребы и голуби холодной войны»

Стяжательство, наверное, гнездившееся где-то глубоко в натуре Брежнева (не говоря уж о некоторых членах его семьи), стало в последний период его жизни проявляться в особенно неприглядных формах, притом часто на глазах самой широкой публики. Знаменитым перстнем с бриллиантами, подаренным ему в Баку Г. А. Алиевым, он открыто, забыв обо всем, любовался на глазах у миллионов советских телезрителей.

Москвичи, а вслед за ними и жители других городов и регионов узнавали о дачах, которые строятся для его сына и для дочки. Ну и, конечно, «царские охоты», о которых шло немало разговоров, как и об «охотничьих домиках», на деле являвшихся большими домами, настоящими хоромами с зимним садом, бассейном и прочими атрибутами.

Много было и другого, и к реально существовавшему добавлялось, естественно, еще больше вымыслов и домыслов, тоже подрывавших авторитет власти, руководства и компартии. Все это создавало эффект домино, так как явно подавало дурной пример чиновникам всех рангов, фактически утверждало вседозволенность. Последняя достигла невиданных масштабов. Произвол обязательно связан с вседозволенностью. Единственное, что мог в это привнести от себя Брежнев, – очень уж видный всем, беззастенчивый «личный пример» и не знавшие границ либерализм и попустительство в отношении особенно близких к нему людей – Щелокова, Медунова, Рашидова, Алиева и Кунаева.

Для целой группы людей, окружавших Брежнева, узаконивались роскошные дома приемов и «охотничьи домики», дорогие подарки и всевозможные услуги тех, кто ведал дефицитом; такая система стремительно распространялась вглубь и вширь – на республики и их руководителей, затем на области и города, в чем-то на районы, даже на предприятия и хозяйства. Границы между дозволенным своим и недозволенным чужим стирались.

Ответственная должность превращалась нечестными людьми в кормушку. Все дурное, что проступало в Москве, тут же дублировалось в провинции – и спецлечение, и специальные жилые дома, и спецстоловые – все, вплоть до пресловутой «сотой секции» ГУМа, торговавшей импортным и отечественным дефицитом.

Во всех неблаговидных делах, которые удобряли почву массового недовольства, немалую роль, как уже отмечалось, играла семья Брежнева. Конечно, трудно спорить с тем, что это не снимает ответственности с него самого – ведь он не только терпел, но, может быть, и поощрял дурные нравы членов семьи, прежде всего своих детей. Наверное, это так. Но я не хочу искать виноватых, а просто констатирую факт: от семьи, от многочисленных родственников, а также от близких к ним людей, тянувшихся за Брежневым шлейфом с Украины, Молдавии и других мест его прежней работы, шло что-то дурное, растлевающее, усугублявшее многие его личные слабости и недостатки.

Кое-что Брежнев не мог не видеть. Рассказывали, например, что он не раз с горечью жаловался и на поведение дочери, и на запойно пившего сына. Но это не мешало Брежневу покрывать скандальное поведение дочери, и, конечно же, без его ведома и согласия ее последний муж – Чурбанов – просто не мог бы сделать такую головокружительную карьеру: из заурядного милицейского политработника в считаные годы он стал генерал-лейтенантом, первым заместителем министра внутренних дел, был избран в высшие партийные органы, получал награды, машины, дачи и т. д.

То же самое относится и к сыну Брежнева, который был выдвинут в первые заместители министра внешней торговли и в состоянии тяжкого похмелья, надев, чтобы не было видно опухших глаз, темные очки, не раз вел ответственные торговые переговоры (правда, им, как рассказывали, постоянно руководила одна из его сотрудниц, кстати, по слухам, более или менее сносно разбиравшаяся в делах).

Детьми дело не ограничивалось. Заместителем министра стал брат Брежнева, страдавший тем же пороком, что и сын. Не были обделены и дальние родственники, и родственники родственников, и их друзья.

К тому же, как часто бывает, хорошая черта – доброе отношение к товарищам, их поддержка – переросла в черту плохую и очень опасную: покровительство старым дружкам. В какой-то мере это было, конечно, частью той ловкой кадровой политики, о которой уже говорилось: Брежнев хотел и умел расставлять на ключевые посты «своих» людей, пусть совершенно бездарных, но преданных ему. Потом, насколько можно судить, к этому добавилось уже слабоволие перед напором, натиском рвавшихся к власти родственников, приятелей и знакомых. А Брежнев сознательно или интуитивно опасался свежих, сильных и ярких личностей, предпочитал людей серых, посредственных, а подчас и крайне сомнительных с точки зрения их моральных качеств.