Карен Свасьян - …Но еще ночь

4.

«Ceci n’est pas une conspiration mondiale» (это не мировой заговор). Сказанное можно понимать как потенцированный до судеб мира аналогон трубки Маргитта. Мы видим заговор и говорим: «Это не заговор» . Или: мы видим войну и говорим: «Это не война» . На вопрос: «Что же это, если не война?» мы говорим, к примеру: «гуманитарная интервенция» . Или еще, на вкус: «миротворческая акция» . В случае заговора подошло бы, скорее всего, родсовское (миротворец Родс имеет в виду английскую внешнюю политику): «Филантропия плюс пять процентов» [43] См. Arthur Keppel-Jones, Rhodes and Rhodesia. The White Conquest of Zimbabwe 1884–1902, Montreal, Mcgill Queens Univ. Pr., 1983, p.197. . Конечно, это номинализм, но не прежний школьный, а новый, уже не как антипод реализма, а сам как реализм. Универсалии суть слова , существующие до вещей. В начале были слова, к которым потом стали приспосабливаться вещи. В онтологии будущего (уже настоящего!) ни одна вещь не называется, как она есть, но каждая вещь есть, как она называется. Политики не любят, когда их называют «заговорщиками» . Им больше по вкусу — «филантропия» . Они и есть филантропы: по той же технике фабрикации реальностей, по какой первый попавшийся и «раскрученный» мутант, выставляющий напоказ свои извращения, есть художник. Дело, конечно же, не в слове «заговор» . Наверное, «филантропия» даже лучше. Не зря же цель «заговорщиков» — сделать людей счастливыми. Нужно просто вспомнить формулу: «The greatest happiness for the greatest number of people», которая с какого-то времени (после наполеоновских войн) лежит в основе едва ли не всех западных «гуманитарных интервенций» . Что сбивает с толку и смущает, так это сценические эффекты: кельма, отвес, циркуль, фартук, постукивание молоточком, церемониал — сплошные приманки для так называемых «конспирологов» , которые реагируют на них, как дети на елочные игрушки. Есть нелепые сходки, участники которых воспроизводят вычитанные ими из старых книг позы и фразы и называют себя «магами» . Другая нелепость: когда это в самом деле считают магией. И есть еще третья нелепость: когда, смеясь над первыми двумя, вообще отрицают магию. Её отрицают, потому что находят её там, где её нет, и не ищут, где она есть. Магия очевидна и реальна не в инвентаре её вчерашних пустых форм, а в динамике её сиюминутных трансформаций, и если научиться мыслить не словами, а восприятиями, то можно будет найти её, между прочим, и у тех, кто, потешаясь над ней, практикует её в масштабах, и не снившихся захолустным колдунам прошлого. Современный маг углубляется не в Корнелия Агриппу или Элифаса Леви, а в квантовую электронику, и, поистине, надо обладать достаточно атрофированным чувством реальности, чтобы, смакуя магию в старинных фолиантах, не видеть её в собственных мобильных телефонах или компьютерных опциях. — Мы правильно понимаем и конспирологию, если предварительно помещаем её в вытрезвитель сознания и очищаем от оккультных абракадабр и сенсаций. Есть основания предполагать, что параноидальные теории заговора генерируются в рамках самого заговора, как отвлекающие программы, цель которых сделать его неуязвимым через дискредитацию его двойников. Достаточно уже перелистать такие книги, как «Копье судьбы» Равенскрофта или «Утро магов» Бержье и Повеля, чтобы отбить в себе вкус к серьезному обсуждению темы. Теологическим аналогом этого приема была бы старая, разгаданная демонологами диалектика дьявола, который тем эффективнее утверждает себя, чем больше ему удается внушить неверие в себя; ничто не гарантирует существование дьявола надежнее, чем мысль о том, что нет никакого дьявола, и оттого заботой его остается выставлять себя (а попутно и Бога) в настолько дурацком виде, что верить в обоих можно с таким же разинутым ртом, с каким верят в циркачества заезжих гастролеров.

5.

В «мировой заговор» бессмысленно верить или не верить, а тем более доказывать его или оспаривать. Его просто видят или — не видят. Разумеется, во всей палитре промежуточных и побочных патологий, как-то: если видят, то далеко не всегда как есть , а если не видят, то не всегда потому, что не хотят, но и потому, что не могут. В пространстве мысли, проецированной на мир истории, он не менее логичен, а значит, очевиден и неизбежен, чем борьба за первое место в мире спорта или политики. Нужно только заменить слово «заговор» другим, более приветливым или, по крайней мере, менее зловещим и «оккультным» словом, чтобы всё стало на свои места. Говорят же: «демократ» вместо «популист» или «разведчик» вместо «шпион» или «информация» вместо «пропаганда» или «unusual shopper» вместо «магазинный вор» . Так дети глотают подслащенные пилюли, а взрослые подслащенное что угодно . Теории заговора тем и опасны (в другом ракурсе, смешны), что они хотят быть таинственнее самого заговора. Скажем, когда они, на постмодернистский лад, генерируют заговоры, выдавая собственный бред преследования за реальность. А что, если есть и такие, которые индуцируют свою логику из самоочевидных фактов! Не станут же критики и пересмешники конспирологических теорий всерьез отрицать факт борьбы за мировое господство. То, что эта борьба не стихает ни на мгновение, ясно любому. Гораздо менее ясен другой факт , именно: кто стоит за борьбой, и что́ здесь собственно стремится к господству.