Клементе Гонсалес - Путин, водка и казаки. Представления о России на Западе

Невозможно представить на сегодняшний момент бизнесмена, который бы мог выйти на российский рынок, предварительно не оплатив мзду за покровительство властей. Причем это распространяется как на открытие маленького магазина в небольшом районном городе, так и на строительство крупного предприятия. Государственные заказы отдаются «своим» компаниям, устраняются конкуренты, а также обеспечивается монопольное положение — все это является действительностью кланового капитализма в России.

В случае кланового капитализма большинство важных чиновников, принимающих решения относительно предпринимательства, вовлечены в бизнес лично или через близких им людей, а руководители компаний покупают благосклонность властей, тем самым получая преимущества на российском рынке. В результате власть и бизнес находятся в одной связке. «Свои» бизнесмены приобретают госдолжности и ставят на них нужных людей, а чиновники получают за это рентную плату, которая и является основным их источником дохода.

При клановом капитализме верховенство закона является пустыми словами. Верность клану и принятым обязательствам перед ним намного приоритетней формальных требований закона. Нормы закона используются только в случае наказания «отступников» или когда требуется подвинуть конкурирующий клан.

При таком раскладе у экономики практически отсутствуют стимулы к внедрению инноваций и сокращению издержек, а инвестиции распределяются не по степени эффективности, а по необходимости поддержки «своих» компаний.

Коррупция на бытовом уровне затрагивает практически каждого российского гражданина. Без мзды невозможно устроить ребенка в детский сад, сделать операцию в государственной больнице, поступить в престижный институт. А про коррумпированность дорожной полиции складываются анекдоты и притчи. Правоохранительные органы, особенно полицию, жители России воспринимают не кем иным, как вымогателями в погонах. Общеизвестно, что официальная заработная плата является мизерной частью доходов полицейских, ведь они не служат народу, а делают бизнес на своей должности — устраивают поборы у пьяных и гастарбайтеров, создают заказные уголовные и административные дела, а также обкладывают данью предпринимателей. Медведевская реформа полиции, выполняемая самим полицейским ведомством, с треском провалилась. Подавляющее большинство российских граждан продолжают не доверять полиции.

Социологические исследования, проводимые среди населения России, показывают, что россияне проблему повсеместной коррупции ставят на девятое место среди других беспокоящих их проблем. Общественная оценка коррупции как социальной проблемы не соответствует ни масштабам, ни угрозам, которые она несет стране.

Позиция граждан страны отчетливо видна в высказываниях молодого москвича: «Растаскивание бюджетных денег — это, конечно, плохо. Но практически любой из россиян на месте чиновников делал бы тоже самое. Если у меня получится занять кресло чиновника, то и я буду решать чужие вопросы за деньги. Если все поступают так, почему я должен делать по‑другому?».

Поэтому неудивительно, что шестьдесят процентов российских студентов на вопрос: «Какую карьеру Вы бы предпочли?» — отвечают: «Государственного служащего».

Также характерным для России является то, что приказ руководителя стоит выше закона. Именно этим в понимании роли закона российский гражданин отличается от британца. Россияне в полной мере осознают реальность, в которой они живут, и принимают ее как неизбежность, на которую они никак не могут повлиять.

Жители России прекрасно знают о зависимости судебной власти от исполнительной. По этой причине авторитет российского суда среди населения очень низкий. В России большинство судей являются выходцами из правоохранительных структур или бывших судебных секретарей, которые еще с молодости усвоили уроки о том, каким нужно быть «правильным» судьей в отношении чиновников, а особенно чиновников в погонах. В демократических же странах судьи в большинстве своем являются бывшими адвокатами. Российские судьи по‑прежнему ведут себя как часть карательной госмашины, поэтому в их работе преобладает обвинительный уклон. За первую половину 2010 года число оправдательных приговоров от общего числа составило всего 1 процент, тогда как в дореволюционной России это число составляло порядка 25–30 процентов, а в современной Европе 15–20 процентов.