Н. Денисов - Огненный крест

Шел на допрос по повестке, врученной (всученной) мне со злорадством «заклятыми друзьями» из писательского союза. Шел, как ходил по Южной Америке, весь в белом! Шел я, как мечтал когда-то возникнуть в Рио-де-Жанейро Остап Бендер – в белых штанах! Шел – и бутон белых завязок-шнурков на белейших кроссовках цвел под ярким летним солнышком откровенно вызывающе и дерзко.

В висках так же вызывающе звенели строчки Даниила Андреева:

Странным «видением» обладали ельцинские следователи, всерьез интересуясь способом «переправки стихов» в редакцию московской газеты, когда, хоть и бедственная, но еще существует почтовая связь, где, правда, по утверждению гоголевского Хлестакова, наверное, и сейчас всякий почтмейстер «подлец, пьёт горькую». Да суть не в этом. Прокуратура демократов, в данном случае с «головой царя Николай 2-го», выступила прямым образом в защиту Владимира Ильича – от моих художественных «нападок», когда таких нападок, пожестче и позлее, была полна вся свободная российская пресса!

Вождя товарища Ленина прокуроры, занимавшиеся нашими «делами» по «Пульсу Тушина», косвенно, но «защитили». Чего, впрочем, не наблюдал я – ни ранее, ни позднее – по отношению демократов к другому вождю: И.В. Сталину.

Было над чем задуматься!

И вот «борцы за свободу» подкинули идею – «примирения и согласия!» Ну, эти либералы с криминальными наклонностями, «краса и гордость» контрреволюции 1991-го – оборотни разного толка, внучата расстрелянных НКВД криминальных деятелей «ленинской гвардии», которых Сталин, сохраняя их «лицо» перед международной общественностью, объявил тогда «политическими противниками», сексизвращенцы всех мастей, шуты и шутихи с телевидения – иного придумать и не могли. На оригинальное, на духоподъёмное, победив, они просто оказались не способны. Как говорил когда-то Сергей Есенин, они – «Бумаги даже замарать / И то, как надо, не умеют...»

Но они – при свалившейся им, будто бы из ниоткуда, власти, наслаждались этой разбойной удачей, помогая изничтожать «лишнее» народонаселение в стране, которая и в урезанном виде казалась им непозволительно просторной.

Примирение и согласие? С новыми разбойниками?..

Пока потенциальный мой читатель переваривает вышесказанное, воспользуюсь паузой в читательском восприятии и расскажу ему, читателю, на сию тему одну далекую историю.

...Жаркий московский денек лета 1963 года. С увольнительной в кармане, в белой форменке и матросской бескозырке, я, служивший в элитном батальоне охраны Главштаба ВМФ, отправился по адресу, врученному мне одним литературным приятелем, в Старо конюшенный переулок Красной Пресни. Приятель сказал, что там живет боевой старикан, орденоносец гражданской войны, который не чужд сочинительства, мол, познакомитесь – будет к кому наведываться, забегать на чашку чая!

Не сразу я отыскал жилище орденоносца гражданской, оно оказалось в ветхой одноэтажной хибаре (в ту пору эти «клоповники» еще стояли в центре Москвы). Долго стучал в серые, траченные временем, доски сенных дверей. Наконец, в глубине полупещерного пространства проскрипел хриплый, но бодрый от клик, мол, подождите, не «гоните лошадей», открою. Заскрежетал металл о металл, что-то с шумом оборвалось, ударилось об пол. Потом чьи-то руки стали откручивать проволоку запора сенных дверей, за которыми переминался я в своих надраенных ботинках, в сомнении: туда ли собрался проникнуть, не ошибся ль адресом?

Наконец, освобожденная от железных и проволочных запоров, распахнулась сенная дверь, возникла невысокая, полноватая фигура искомого орденоносца при пепельной курчавой бороде и очень ясных и живых кавказских глазах.

– А, вот ты какой, морячок! – скользнул взглядом дед по моей «легкоатлетической» комплекции бегуна на средние дистанции, со звоном отбросив в запаутиненную тьму ржавое ведерко. На «Авроре» поплотней и пошире в плечах были ребята... Да не стесняйся, проходи. А то, что запираюсь на железяки, так это от энкавэдистов. Сразу-то не дамся в руки!

Я вздрогнул, с опаской посмотрел на деда, заподозрив, что у него что-то «этакое» с рассудком! Но он, скорей всего, шутил, на дворе еще держалась хрущевская «оттепель», а для запоров у деда просто отсутствовали замки. В полусогнутом виде попал я, следуя за дедом, в жилое помещение. Дальнейшее наше общение, при кратком моем городском увольнении, протекло в доверительном, а порой и в веселом тоне. В просторной комнате с ветхой мебелишкой пахло махрой, калошами, земляничным мылом. Мы пили чай с конфетами-подушечками из зеленых, массивных, знакомых мне по деревенскому детству, маленковских стаканов. Дед, временами сокрушаясь, похлопывал меня по плечу, повторял, что матросы измельчали, на «Авроре», мол, были куда здоровей, шире в плечах и внушительней!