Марина Сванидзе - Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953

Однажды, незадолго до смерти Сталина, на личный прием к председателю Президиума Верховного Совета Швернику приходит супружеская пара. Он на костылях, инвалид войны. Ему 25 лет. Она еще моложе. У них есть ребенок. Теперь она опять беременна и хочет сделать аборт. Но аборты в СССР с 1936 года запрещены. Разрешение дают в исключительных случаях. У этой семьи не исключительный случай. Таких, как они, миллионы. Но именно они рискнули идти за помощью в Москву. Этой семье негде жить. Он живет в общежитии. Она живет вместе с мачехой и ее замужними дочерьми в 15-метровой комнате. Их на 15 метрах 8 человек. Днем мачеха сидит с ее полуторагодовалым ребенком. За это мачеха берет с нее 200 рублей из ее пятисотрублевой зарплаты. Но на ночь мачеха запрещает оставлять ребенка. И его приходится нести ночевать в общежитие. Эта молодая семья стояла в очереди на комнату, но им отказали. И тогда они пошли в приемную Президиума Верховного Совета. Потому что говорят, что там ближе к Сталину и там помогут.

Их действительно приняли. У них затеплилась надежда, что им дадут комнату, в которой они будут растить двоих детей. Была создана комиссия, которая обследовала их жилищные условия и признала, что молодая семья нуждается в помощи. Но нет, им не выделили комнату. Ей разрешили "в порядке исключения сделать аборт". По личному указанию председателя Президиума Верховного Совета СССР Шверника Н. М.

Эта история характерна для существовавшей долгие годы системы. Эта система — урод. Но она отличается стабильностью. Потому что все годы настройки этой системы и ее функционирования во главе нее стоит один человек — Сталин. И вот Сталин умер.

Суть массового стресса сразу после смерти Сталина в вопросе: что же теперь будет? Как же мы без него? Смысл всех слез, пролитых страной с 5 по 9 марта 1953 года, в этом детском, инфантильном ощущении брошенности, неопределенности будущего и страхе перемен.

Из докладной министра госбезопасности Игнатьева Маленкову, Берии, Булганину, Хрущеву о реакции военнослужащих на смерть Сталина: "Машинистка штаба мотострелковой дивизии: "Как-то боязно. Кто знает, что люди думают. Встанет кто-нибудь на его пост, потом окажется врагом народа. А что, если война? Сейчас самый удобный момент к этому, потому зима кончается, а война всегда начинается летом"".

Противоположные мнения запечатлены в многочисленных доносах, поступивших в траурные дни.

Из доноса: "5 марта 1953 года я на базаре встретил Муравьева, и мы зашли в ларек. Туда же зашел и гражданин Басов, которого я не знал. Заговорили о состоянии здоровья Сталина. Кто-то сказал: "Миллионы людей будут о нем плакать". На что Басов ответил: "Не плакать, а радоваться будут миллионы людей". Мы с Муравьевым задержали Басова".

А солдат бронетанкового склада сказал: "Что Сталин умер, то это даже лучше. Увидите, как все сразу изменится".

В среде высшего руководства вопрос — как мы дальше будем? — имеет свой собственный смысл. Это вопрос о власти. Основным игрокам расклад ясен еще до физической смерти Сталина. Еще 3 марта разосланы приглашения на совместное заседание пленума ЦК КПСС, Совмина СССР и Президиума Верховного Совета СССР. Заседание проходит вечером 5 марта. Продолжается 40 минут. Председательствует Хрущев. Министр здравоохранения Третьяков делает сообщение о состоянии здоровья Сталина. То есть Сталин еще официально жив. Потом слово предоставляется Маленкову. Маленков говорит: "Важнейшая задача — обеспечение бесперебойного руководства страной". Слово предоставляется Берии. Берия говорит: "Бюро Президиума ЦК считает необходимым теперь же назначить председателя Совета Министров СССР. Бюро вносит предложение назначить председателем Совмина Маленкова Г. М.". Слово предоставляется Маленкову. Маленков назначает четырех первых замов — Берия, Молотов, Булганин, Каганович. Главная новая идея — сосредоточить власть в руках правительства, а не в партийной структуре. Это идея Берии, которую он обсуждал с Маленковым заранее. Хрущев в этой ситуации никакого правительственного поста не получает. Он секретарь ЦК, и только. Поста первого секретаря Московского комитета партии Хрущев лишается.

Согласованность назначений и удивительная ладность в распределении постов говорят о том, что все это обдумано и проговорено заблаговременно. Экспромт во всем этом не ощущается. Зато просматривается инициативный силовой источник. Берия последние годы жизни Сталина находится в связке с Маленковым. Еще до финальной болезни Сталина Берия имел виды на Маленкова. Хрущев вспоминает: "Берия мне как-то сам сказал о Маленкове: "Слушай, это безвольный человек. Он такой козел. Он может прыгнуть, если его не удержать. Поэтому я его держу, с ним хожу. Он русский человек, культурный человек, он может пригодиться"". Именно Берия на заседании 5 марта заявляет Маленкова на пост председателя Совмина. Константин Симонов, наблюдавший Берию и Маленкова на том заседании, пишет: "Что до Берии и Маленкова, они оба говорили с трибуны живо, энергично, по-деловому. Что-то в их голосах не соответствовало скорбным концовкам их выступлений, связанных с болезнью Сталина. Они были какие-то распеленатые, что ли". Молотов, Ворошилов, Микоян еще со времен октябрьского пленума 1952 года, после разгромного сталинского наезда, в ожидании ареста. В финале собственной жизни Сталин начинает очередную кампанию по истреблению своего окружения. Включая Берию. Из всех, намеченных на отстрел, Берия наиболее инициативен, информирован и обладает рычагами в силовых структурах, включая военных и интеллигенцию, связанную с производством атомного и водородного оружия. Берия готов к игре со Сталиным на выживание. В этих обстоятельствах, при живом еще Сталине, Молотов, Микоян, Ворошилов поддерживают распределение постов, намеченное Берией. На заседании в Кремле 5 марта 1953 года эти потенциальные сталинские жертвы получают посты в руководстве страной. Молотов — министр иностранных дел. Микоян — нарком торговли. Ворошилов — председатель Президиума Верховного Совета. Симонов пишет: "Назначения, произведенные на заседании, говорили о том, что Сталин вот-вот умрет. У меня было чувство, что старые члены Политбюро вошли с каким-то затаенным ощущением облегчения. Это как-то прорывалось в их лицах".