Виктор Криворотов - Русский путь

Съезды Всероссийского Крестьянского Союза начала века показали удивительную зрелость крестьян, что выразилось и в том, что ими в недалеком будущем будут созданы демократические органы реального самоуправления — крестьянские Советы. Пороховой погреб крепостнического рабства тем самым разряжался, существенно усиливая линию свободы в русской истории.

Но одновременно с этим из того же подземелья оказались выпущены на свет божий и демоны. Маргинализованные слои деревни, не вписавшиеся в рамки новой жизни, связанной с умением хозяйствовать на собственной земле в условиях товарного рынка, оказались выкинуты в города. Подобно всяким маргиналам это был мобильный и взрывоопасный элемент, сформировавшийся в «плохо орабоченного» крестьянина, а часть не нашедшей себя крестьянской массы, оставшись в деревне, сформировала слой крестьян–бедняков. Как известно, именно они осуществили то, что названо социалистической революцией в деревне, когда в 1918 году власть Советов, просуществовав чуть больше года, была экспроприирована в пользу комбедов и попечительствующего аппарата (в те времена — Компрода). Они же — маргиналы — стали социальной опорой нарождающегося сталинизма. Что касается последнего, то для массы маргиналов он был не чем иным, как известным воплощением стремления такого рода людей получать блага. В данном случае, продвигаясь вверх по социальной лестнице. Свою внутреннюю задачу «новые люди» и их вожди решали простым и доступным средством — с помощью молота репрессий.

Заложенное в природе маргиналов стремление к уравниловке и социализации любой ценой вновь реализовывало линию рабства в русской истории. Непрерывная борьба линии рабства и свободы, странная диалектика их взаимопроникновения формировали постоянную духовную напряженность, «эсхатологическую обращенность к концу» (Н. Бердяев), тождественную русской идее. Русскую свободу отдавали на заклание реформам, но ее же, взнузданную й закабаленную, зачастую заставляли тащить их лямку. Правда, тотальный террор происходил далеко не во всех случаях. В том и величие времени Петра, что его реформы не уничтожили внутреннего развития допетровской Руси, скорее оседлали, ввели его в жесткие рамки самодержавия. Рамки эти со временем слабели, что способствовало вызреванию органов гражданского общества внутри самодержавной скорлупы. Вот почему только петровские реформы и могут считаться прогрессивными — их созидательная сторона определенно доминировала над разрушительной — в конечном итоге ничего из русской истории не было вычеркнуто окончательно.

В противоположность петровским реформы Грозного наломинали, скорее, государственный разбой, предпринятый исключительно ради укрепления его личной власти, для истребления врагов трона. Что касается сталинизма, то это вообще была тупиковая ветвь русской истории, поскольку тут преобладала разрушительная сторона. Построение более или менее современной промышленности за счет прямого уничтожения крестьянства и разрушения гражданского общества привело к созданию такой социальной структуры, в которой потенциал развития, связанный с формированием динамичных слоев населения страны, вполне возможно, не удастся воссоздать еще долгие десятилетия. В этом состоит историческая вина сталинизма. И в этом трагедия России.

Линия рабства, или, что однозначно, линия развития восточного общества в истории России, сформировалась еще в XIV веке во времена Ивана Калиты, породив в период Ивана Грозного и собственную основу — служилое дворянство. Еще ранее, до Калиты, в послебатыевские времена княжеская власть, в условиях одновременной экспансии немцев и монголов, без колебаний сориентировалась в сторону последних, поскольку немцы несли с собой усиление старинного врага княжеской власти — городов. Что касается монголов, они придали ей несвойственный дотоле первобытный динамизм восточного общества, выпестовав Московское царство в его новой роли. Именно монголы вручили ярлык на великое княжение московским князьям, считая их единственной политической силой, способной обеспечить бесперебойное поступление дани в Орду. Анализируя все это, яснее видишь, как историческая доминанта начинает выступать в виде какой–то безличной могучей силы, заставляя политиков делать, по существу, однозначный выбор. Русским князьям — предпочесть монголов немцам. Монголам — целенаправленно взращивать собственного могильщика, сперва передав русским князьям функции сборщиков дани, а Москве затем — ярлык на княжение. Во всем этом есть какая–то жесткая даже жестокая логика, и за исключением нескольких точек, когда линии свободы и рабства представляются равновозможными, в большинстве случаев общий вектор интересов людей, принимавших во времена оны судьбоносные для страны решения, определенно указывал в сторону Востока, восточного общества…