Брайан Кан - «Одноэтажная Америка»

Ильф и Петров писали: «Сейчас же с нами произошла маленькая беда. Мы думали, что будем медленно прогуливаться, внимательно глядя по сторонам, – так сказать, изучая, наблюдая, впитывая и так далее. Но Нью-Йорк не из тех городов, где люди движутся медленно. Мимо нас люди не шли, а бежали. И мы тоже побежали. С тех пор мы уже не могли остановиться».

Так было, так есть. Если вы встретите человека, который передвигается размеренной походкой, значит, он не родом из Нью-Йорка, а приехал откуда-нибудь из Монтаны или Айдахо, чтобы поглазеть на Эмпайр-стейт билдинг и иные достопримечательности этого города. Коренному жителю некогда глазеть, он спешит – принципиально, концептуально, как хотите. У него есть дело, а дело не терпит отлагательств. Рассказывают такую историю: какой-то приезжий обращается к проносящемуся мимо него жителю Нью-Йорка:

– Вы знаете, где находится Эмпайр-стейт билдинг?

– Конечно знаю! – бросает в ответ тот и мчится дальше.

Каков вопрос, таков ответ. Если спросили бы, как пройти к Эмпайр-стейт билдингу, тот бы объяснил, а спросили, знает ли он, где Эмпайр находится. Знает, конечно.

Уровень энергетики в этом городе не поддается измерению. Дыша этим воздухом, человек становится сильнее и моложе, шагает шире и быстрее, ему сам черт не брат, все как будто наэлектризовано, темп, темп и еще раз темп.

Нельзя не сказать о небоскребах. Когда приближаешься к Нью-Йорку по воде, они возникают вдруг, будто вынырнули, это захватывающее зрелище, глаз нельзя оторвать от знаменитого скайлайна – силуэта, от вида которого у меня всегда бывают мурашки по коже, к нему нельзя привыкнуть, он поражает. Как писали Ильф и Петров, «нью-йоркские небоскребы вызывают чувство гордости за людей науки и труда, построивших эти великолепные здания».

В Нью-Йорке мы забрались на смотровую площадку Эмпайра, побывали ночью на Таймс-сквере, где по-прежнему в это время светло, как днем, где миллионы электрических и неоновых лампочек и трубок уступили место плазменным экранам и прочим чудесам современного хай-тека, исследовали старый Нью-Йорк, ту часть города, которая при голландцах называлась Нью-Амстердам и где улицы бегут вкривь и вкось, а не строго под девяносто градусов друг к другу, полюбовались изумительным по красоте Бруклинским мостом и вспомнили историю о том, как немецкий инженер-иммигрант Джон Роблинг начал строить его в 1869 году, как он погиб при строительстве, как подхватил отцовское дело его сын Вашингтон, который, став инвалидом на строительстве, перепоручил это дело своей жене Эмили Уоррен Роблинг, которая довела-таки дело до конца. Мы попытались представить себе, как 24 мая 1883 года президент Соединенных Штатов Честер Артур и огромная толпа людей, шедших со стороны Манхэттена, встретили мэра Бруклина во главе бруклинской толпы на середине моста, как гремели приветственные пушечные залпы и выли сирены, а потом, как все эти люди подошли к балкончику дома, на котором сидели парализованный Вашингтон Роблинг и его жена Эмили, и низко поклонились им.

Были мы и в Гарлеме, который от старого Нью-Амстердама находится точно на таком же расстоянии, на каком Гарлем в Голландии находится от Амстердама. Судя по тому, что писали Ильф и Петров, они в Гарлеме не были, но он тогда был другим: местом для белых опасным, трущобным. Сегодня он возрождается: там никогда не было ни хай-райзов, ни небоскребов, строились очень красивые дома для людей весьма обеспеченных, которые потом, при появлении первых чернокожих жителей, оттуда бежали. Теперь эти здания восстанавливаются и отличаются совершенно неамериканской красотой, напоминая, скорее, Европу.

«Джаз можно не любить, в особенности легко разлюбить его в Америке, где укрыться от него невозможно. Но, вообще говоря, американские джазы играют хорошо». Так писали Ильф и Петров. Мне кажется, что они не очень понимали, что такое джаз. Может быть, под джазом они подразумевали разновидность американской попсы, от которой и в самом деле укрыться невозможно – как тогда, так и сейчас. Но джаз – это музыка для знатоков, я бы даже сказал, для избранных, в джазе надо разбираться ничуть не меньше, чем в музыке симфонической, классической. Джаз не встречается на каждом шагу, его надо искать – так было тогда, так обстоят дела и сейчас. В его поисках мы приехали в Гарлем, но и там нашли его с трудом в одном довольно хилом на вид ресторанчике, в котором играли три пожилых джентльмена, старшему из них – саксофонисту – был 91 год (!). Зрелище это было скорее печальное, чем музыкальное, что-то из области натуры уходящей. Любитель этой музыки, Иван Ургант, сильно приуныл – мне даже показалось, что он вот-вот либо заснет, либо заплачет. Правда, в этот же вечер (кажется) мы побывали в клубе «Блю ноут», джазовой мекке Нью-Йорка, где получили полное удовольствие и довольно внушительный счет, искупленный, впрочем, удовольствием, которое доставили нам как виртуозные музыканты, так и сама атмосфера тихого восторга, странного братства, рождаемая джазом.