Терентiй Травнiкъ - Письма и дневники. Книга первая

И все-таки что заставляет человека меняться в праздник? Пишу накануне праздника, завтра – Восьмое марта. Мужчины проявят внимание и заботу, женщины поблагодарят их, все верно, и ни у кого не будет никаких сомнений. А ведь можно же и проявлять, и благодарить…

Ну, пусть всего день, но можно же.

А почему оно так – пусть каждый сам себе и ответит. Только не отвечайте, пожалуйста, что так принято. Дождитесь завтра и ответьте. А потом спросите об этом своих близких. Уверяю вас, если они ответят честно, то ваши ответы совпадут.

Вспомнился стишок из раннего-раннего детства:

Сегодня мамин праздник,

Сегодня женский день.

Я знаю, мама любит

гвоздику и сирень,

Но в марте нет сирени,

Гвоздики не достать,

Придется моей маме

Цветы нарисовать.

Вот вам и ответ…

Бывает, что ко мне приходят друзья посоветоваться. Приходят и их знакомые, а бывает и просто случайные люди. Все случаи не простые, болезненные, надрывные. Об одном расскажу, ибо умолчать о нем было бы во всех случаях неверным.

Это было на даче. Как-то раз ко мне по просьбе знакомых пришел поговорить мужчина. Он был красив, даже очень красив, но очень измучен. Мы прошли ко мне в кабинет, он присел на стул, я напротив на диван. Его история меня поразила. Это было не просто падение души в пропасть, это было падение в бездну. Я внимательно слушал, поражаясь горьким сплетениям такой жизни. Это было что-то невообразимое, казалось, на нем сошлись все беды сразу. Закончив, он замолчал. Мы оба сидели молча. Он смотрел вниз, потом медленно поднял глаза на меня. Я еще раз поразился этой античной красоте черт его лица, этим, полным горя, глазам. Он спросил, спросил глухо и кратко: Что мне теперь делать?

Я ждал именно этого вопроса, больше всего я не хотел его услышать, но все же услышал, другого и быть не могло.

Помню, я взял его руку в свои и сказал только одно слово: Жить.

Потом помолчал и добавил: Но только все, что с вами будет происходить, воспринимать, как выход из тупика.

Он кивнул головой, согласившись, хотя мы оба понимали, что все, что с ним будет происходить, есть наитяжелейшее испытание. Он поблагодарил и ушел.

От знакомых я узнавал, что с ним происходит. А он тем временем терял уважение, друзей, связи, имущество, свободу, семью, он потерял все, включая здоровье…

И вот, через год он вновь позвонил мне и попросил встречи. Я согласился. Он мне кратко рассказал все, что с ним происходило, и спросил, что делать дальше, и я опять сказал ему – жить, и опять так же с принятием всего, что пошлет жизнь. И опять начались злоключения. Казалось, что беда превзошла саму себя на его примере. Он поменял место жительства, был тяжело ранен, и вдруг… исчез из моего внимания.

Прошло больше десяти лет, и вот однажды я его встретил в одном из монастырей. Им оказался один из самых удивительных исповедников обители. Имя его, по понятным причинам здесь не называю.

Как-то я сидел на ступенях храма, а он шел ко всенощной. Подойдя, он узнал меня, присел напротив и мы, молча, сидели в ощущениях друг друга. Помолчав, я обратился к нему с вопросом: Отче, что делать?

– Жить, – тихо, но уверенно произнес он. В храме послышался первый возглас и запел хор.

Удивительной милостью Господь открыл мне чудо смирения через этого человека.

Теперь, когда мне тяжело, я говорю только одно слово: Жить. И обязательно добавляю – так, как Бог даст, и вспоминаю глаза этого удивительного небожителя.

Что для меня этот самый косогор? Нет, гора, конечно гора! Кстати одно из самых высоких мест в Москве. Странное название у неё Мухина гора, неужели от мух, а может кто и жили здесь по фамилии Мухины? Но для меня это вся моя жизнь, даже и сегодняшняя. Мухина гора… Место, где всё, что есть во мне сегодня, было посеяно, проросло и взошло. Это и впрямь моя Родина. Отсюда начинался мой путь, путь, длиною в жизнь. Весенними утрами я смотрел, как восходы солнца освещают все низкое правобережье Москвы-реки, летними днями я ходил на косогор за грибами (было и такое), осенью любовался золотой листвой деревьев на косогоре, а зимой каждый день катался на санках с этой самой горы. Гора была зеленая: огромные лопухи, под которыми можно было прятаться и ползать, заросли конопли, где весело щебетали стайки воробьев и конечно же сирени и акации. Таким было мое московское, нет, центромосковское детство…»