Лев Гордон - Это случилось в Черёмушках – на Енисее

– Может, говорил я, мне взять псевдоним – Попов-Летний, раз уж так?..

Разговор этот происходил как раз в ноябре, в абсолютно мёртвом для меня месяце… но есть, тем не менее, хотелось ужасно.

Бросать литературу и возвращаться в инженеры было глупо: быть писателем мне нравилось больше».

Итак, в те годы Валерию Георгиевичу ничего не оставалось, как голодать, посещая при этом регулярно рестораны гостиницы «Европейская», ресторан «Восточный», а также знаменитое кафе «Север» и ещё более знаменитое кафе на углу Невского и Литейного.

До того, как стать писателем Валерий Георгиевич (в дальнейшем ВГП) окончил по специальности «Штепсели» (определение ВГП) ЛЭТИ – Ленинградский электротехнический институт имени В.И.Ульянова-Ленина, ныне это университет, сохранивший по недоразумению имя Ленина. Шесть лет проработал инженером в конторе, где, как рассказал ВГП в своих книгах, штепселями никто не интересовался. Все разговоры на службе сводились к сплетням и обсуждению телевизионных передач. Непонятно, откуда и как появлялись штепсели.

Автор этого опуса Горин Захар Ильич (в дальнейшем время от времени З.Г.) был в те годы наивным читателем и понимал сказанное в книгах буквально. Будучи на полтора года старше ВГП, З.Г. по возрасту также причислял себя к знаменитому поколению шестидесятников. Посещал изредка «Север» и «Лягушатник». Рестораны гостиницы «Европейская» не посещал. Во-первых, дороговато, во-вторых, понимал, что все эти мраморные лестницы и ангелы на потолке не для него. Понимал, что беспартийный еврей обязан работать от и до. Рожденный ползать летать не должен. Но не голодал. Кормило ремесло. Главное не деньги, главное зарплата, хотя бы в 120 рублей, но ежемесячно.

Горин тоже окончил технический вуз по специальности близкой к специальности «Штепсели». Распределился в отраслевое НПП. Зарплаты на пропитание хватало.

Однако, вернемся к беседе начинающего писателя с главным редактором. До сути разговора мы пока не дошли.

«– Нет! Три рубля я тебе не дам – произнёс мрачный длинный редактор, головой уходящий в самые высшие сферы и видя там нечто кислое, судя по выражению его лица. – Но могу дать триста, – неожиданно улыбнулся он.

– Как?!

– … Но для этого тебе придётся поехать на Саяно-Шушенскую ГЭС и написать очерк.

– Согласен! – воскликнул я.

Деньги я получил в Доме политпросвещения и был поражён не столько суммой, сколько обстановкой – чистые, полупустые коридоры, холёные, вальяжные дамы…наконец-то я пробился наверх! Теперь не надо быть дураком – и эти славные дамочки будут мне отсчитывать такие суммы всегда…

Час назад у меня ещё не было ни гроша. Вот это жизнь!…

Плотина с неба напоминала штабель картофельных ящиков в мрачном ущелье…но штабель огромный. Мы летели над морем за плотиной, оно всё вытягивалось, теперь плотина всё больше походила на хилую затычку в огромной бутыли, вот-вот выскочит, и всё хлынет.

И не боятся! – с восхищением подумал я.

Бросив в номере сумку, я тут же вышел на площадь перед гостиницей и сразу оказался в столовой. Божественный, уже почти забытый запах мяса. Здравствуй, жизнь! Наконец, сыто отдуваясь, я вышел…Я вышел на берег. Да, такой силы я раньше не встречал: широкая гладь Енисея летела с невиданной скоростью…

Автобус всё ближе подъезжал к «штабелю ящиков» – он закрывал не только ущелье, а и небо. То были не ящики, а деревянная опалубка, как выяснил я потом, слившись с жизнью… Автобус мой проехал по грохочущей эстакаде вдоль выпуклого брюха плотины, съехал вбок и остановился у будки. (Небольшое уточнение: со стороны эстакады и будки брюхо плотины вогнутое, а выпуклое – со стороны моря. З.Г). Ребята в заляпанных робах, покорёженных касках, балагуря, пошли внутрь. И я со всеми, куда бы они ни шли! Вот это да… Снова столовая! Но раз так надо! Не известно ещё, что ждёт впереди! Тут, правда, принимались не деньги, а талоны.

– Откуда такой? Держи! Корявая рука протянула талончик.

Я почувствовал, как слёзы умиления душат меня… Замечательные люди!..

– Выйдем-ка! Сказал мой друг Валера, бригадир бетонщиков, Лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда, тридцатилетний крепыш абсолютно хулиганского типа: железная фикса, косая чёлка. – Сбросим давление! – скомандовал он, как только мы вышли из бригадного вагончика под хмурое небо. Мы стали «сбрасывать», задумчиво глядя вдаль и вниз.