Елена Луценко - Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым

Шекспир «Интербрука» не просто «пришелся ко двору», но разлетелся невероятными тиражами (1994, 1997), став своего рода примером перестроечного постмодернизма: «Открываешь, скажем, комедию “Сон в летнюю ночь”, читаешь все по тексту, но вдруг: “Входит Лаэрт”. Это страничка из “Гамлета” залетела», – вспоминает сам шекспировед на страницах «Иностранки» (2014, № 5). В те же годы на полках книжных магазинов появятся учебники Игоря Шайтанова по эпохе Возрождения (первое изд. – 1997) и «Шекспир для ученика и учителя» (1997) – книги, рассчитанные не только на узкого специалиста, но и на широкую аудиторию, так как внутренняя установка автора – постоянный диалог с читателем, популяризация (в хорошем смысле этого слова) английского Возрождения. В 2000-е – в коллективных шекспировских изданиях, в работе с магистрами и аспирантами, на ежегодном шекспировском семинаре в РГГУ – ученым будет предпринята попытка создать новый шекспировский круг – общими усилиями под общей редакцией И. О. Шайтанова выйдут в свет «Шекспировская энциклопедия» (2015), шекспировский шеститомник «Великие трагедии в русских переводах» (2014–2016), «Римские трагедии» (2017). Выйдет и «Шекспир» Шайтанова в ЖЗЛ (2013).

О шекспировских трудах Игоря Олеговича Шайтанова, как и о его работах в области компаративистики, в нашей книге сказано не так уж много. Пусть об этом расскажут читателю его книги – решила редакция ВЛ. И тут же внесла уточнение – пусть под занавес наших вечеров в Большом Гнездниковском прозвучит эссе Казбека Султанова, в котором он с точностью компаративиста восстанавливает распавшуюся связь советских и постсоветских десятилетий, вправляет «вывихнутое время», ведя свой рассказ от литературных Дубултов, где он впервые встретился с Игорем Шайтановым, через отшумевшие 1980 – 1990-е – к вечным Шекспиру и Пушкину, подтверждая простую мысль: написанные легко и изящно, эссе и статьи Игоря Шайтанова переносят читателя в другие века и тем самым, раздвинув границы сознания, позволяют ощутить советское время с его амбивалентностью лишь частью большого литературного процесса, помогают нам стать современниками разных эпох, оказавшись поверх запретов.

Елена Луценко

– Игорь Олегович, вы часто бываете в Вологде, городе вашего детства, который так любите. Какой была послевоенная Вологда в 1950-е? Это было, вероятно, непростое время для вашей семьи?

– Мое детство в бытовом смысле было благополучным, но следы разгрома семьи в 1937 году, конечно, чувствовались. Деда Василия Андреевича арестовали, он 18 лет провел в лагерях и в ссылке. Бабушку арестовали на два года, квартиру конфисковали, все забрали, потом бабушка добивалась хоть какого-то жилья и жила – это уже на моей памяти – до конца 1950-х годов в маленькой жуткой комнатке на первом этаже деревянного дома. Я прекрасно помню, как и меня арестовывают в день смерти Сталина. Нянька, деревенская девчонка, вывела меня на улицу гулять и сунула мне в руку, мальцу шестилетнему, красный флажок. Мы идем с ней по улице Ленина, и к нам подходят военные дяди с красно-черными повязками и ей что-то говорят. Она в ужасе хватает меня и несется домой.

– А с бытовой точки зрения каким было ваше детство?

– Вы знаете, это было время, которое для меня, по детским воспоминаниям, в быту не было тяжелым. Торт купить было нельзя, но все пекли торты и пироги. Мяса не было, но у нас соседка была преподавательница института – Лихачева Лия Яковлевна, – а ее муж был директором совхоза. Я прекрасно помню, как зимой на санях, бывало, привозят битую птицу и куски мяса. Это все хранилось на окнах и за окнами, но в основном между рамами хранились банки икры. Единственное, что продавалось, – икра и крабы. Помню эти синие фанерные ларьки. Зимой мороженое в них не продавали, а ставили банки с чадкой.

– Тогда ведь были огромные очереди за продуктами…

– С заднего двора дома, где я жил (общежитие на берегу речки Золотухи), давали (именно «давали»! – советское словечко, в котором и иллюзия общедоступности, и – в действительности – невозможность купить) временами муку, сахар и другие продукты. Помню эти темно-кирпичные стены из грубого фабричного кирпича, черную дорогу по колено в грязи. Люди записывались за продуктами… Нянька тащила меня, четырехлетнего, мне писали на ручке какой-то там сотый номер, и мы стояли в очереди. Это было, но нечасто. Все-таки я не провел детство в очередях. Я жил вполне благополучно. Скажем, рядом был маленький деревянный домик, в котором жил мальчик меня на год старше (потом он станет чиновным начальником). Я изумлялся, попадая к ним в комнатку: там ничего не было. Когда он приходил к нам, то мама его тут же кормила, усаживала обедать.