Виктор Дробек - Запрещено для детей. Электрожурнал. Пятый-штрих номер

______________________
Курпача (узб.) – узкое ватное одеяло.

Где петляет дорога
и домов серпантин – три постбрехтовских бога
заглянули в один.

В нем глухая на ухо
и слепая почти
их встречала старуха
у горящей печи.

Спрятав взгляд в половицы
от старушьих седин: – И чего ей не спится? – удивился один.

Ох ты, Господи Боже, добрый Боженька мой. – Не устала похоже – оглянулся второй.

Бесполезный и лишний
третий сел на кровать: – Что-то мужа не слышно
и детей не видать.

В чём нужда ей бескрылой
кроме спичек и дров? – Тихо топку закрыла
и не стало богов.

На одном фестивале поэзии
Мне рассказали про столичную критикессу,

Которая приехала в какой-то Когалым, страшно представить,
С творческим вечером,
Робкий молодой поэт принёс ей в подарок книгу, А вдруг прорецензируете,
Но она руки за спину завела: «Детка, а вот не возьму; Если ваша книга хорошая, она сама до меня дойдёт».

И мне помстилось , Что книга понимает это буквально: Собирает манатки
И уходит от папы в столицу.

Конечно, пешком.

Идёт через Сибирь и Урал, С обязательной УПэШа-тусой в Челябе, Холодеет, худеет (ей на пользу), Растрёпанная, теряет стикеры-закладки,
Сделанные для чтения на презентациях.

Ковыляет за восемь тыщ километров
К этой треклятой дуре, Венере русской критической словесности,

Ненавидя её,
Но понося при этом
Своего молодого отца.

Нелегально ночует в сельских библиотеках, Не брезгует букроссингом
(Грех, конечно, но кто кинет камень),

Избегает встреч с лакированными кирпичами Есенина
(Выпущенными в серии «Русь читальная»),

На берегу Волги пытается пересмотреть свой богатый внутренний мир,
И тоскует: говно, какое же говно,
Я заложница этой архаичной, спекулятивной силлабо-тоники, Кто меня ждёт?
Кто любит?
Ломоносов сраный наоборот, Даже на Флибусте не примут.

И вот, Пройдя всю новую карту русской литературы, Стоптав снизу корешок
Приходит в Москву и попадает сразу
В довольно пыльную комнату,

Где ей делает непристойные предложения
Последний сборник Брянского Шиша: А не забацать ли нам общий альманашек страниц так на 69?
Потом полное Чемоданова
С избранным Витухновской
И рукописным Лукомникова
Начинают распахивать её наугад и расчитывать вслух, Хихикая что-то о транссибирской реалистической школе.

Она от стыда вырывается и забивается
Меж подозрительно тихих папок. А это стопка, Нанесённая в «Новый мир» самопальными авторами, И из стопки можно вернуться в старый мир
Только через вспыхнувший в редакции пожар —

То есть, дымом и пеплом в окна.

В стопке она помирает дня через три,
Но до последнего перебирает ножками (ножками?)
Будто идёт к своей критикессе,

И хватает губами (губами?) воздух,
Но Воздух и Новый мир – это разные комнаты,
Да и об Озоне тут не слыхали.
…Она разложится через год абсолютно без запаха,
Так что никто и не узнает о путешествии
Из Когалыма в Москву.

…А в соседнем, допустим, доме,
Наша критикесса будет всё это время
Попивать что-то тёплое,

И говорить молодому сожителю,
Видному культуртрегеру:
Как же мало осталось
Честной, блять, упрямой литературы,

Книги стали малоподвижные, Безногие, Бесцельные, Неживые.