Юрий Коваль - Дорога длиною в 80 лет. Башкирский театр оперы и балета. Актеры на сцене и за кулисами. Обзоры, рецензии, интервью

Много лет прошло с того дня. Народный артист республики оставил сцену. Рассказывают: в прощальном спектакле он пел Канио в «Паяцах». Пел так, что у слушателей кровь стыла от восторга.

И вот он снова вышел на сцену. Теперь его никто не узнает. Теперь он – один из многих, персонаж толпы…

Солдаты умолкли. Чопорный туз прошествовал вдоль строя. Солдаты преклонили колена. Все, кроме одного, застывшего в полупоклоне. Возраст, а, скорее всего, взбунтовавшиеся герои, которые жили в нем, не позволили ему кланяться.

Со сцены он уходил тяжелой шаркающей походкой.

Почему? Почему он оказался на сцене, среди солдат? Генерал в солдатской шинели. Назойливый, как заноза, вопрос не давал покоя. Реальный и простой ответ: народный артист пришел на выручку хору, в котором скудно с мужскими голосами.

Ему, наверное, становится тепло и радостно оттого, что по нему нечаянно скользнет луч софита, который когда-то подолгу высвечивал его лицо – лицо Ионтека, Радомеса, Пинкертона…

Запах кулис, неслышные постороннему шорохи занавеса, всплески аплодисментов напоминают ему о молодости, о том далеком времени, когда любители оперы ходили «на него», дарили ему цветы. Солист спустился в хор. Он сбросил с себя черный плащ пылкого героя. Теперь он воин, крестьянин, горожанин, просто зевака – толпа.

Толпа не безлика. Ее составляют люди, актеры с разными судьбами.

…Холодный, послевоенный класс уфимской школы. У задней стены горбатятся парты. Семиклассники проводят вечер. Начался концерт. На табуретку взбирается мальчишка в стоптанных валенках и чистым жалобным дискантом поет «Когда я на почте служил ямщиком». Затуманились глаза старой учительницы. Вот она уже белоснежным платком трет покрасневший нос, промокает щеки. Оборвалась песня. Сорванцы-мальчишки забарабанили по партам и подоконникам, девочки деликатно били в ладоши – головокружительный успех. Солист сиял, как начищенная сковородка. Опьяненный шумным восторгом одноклассников, он спрыгнул с табуретки и убежал на школьный двор.

…Учителя пророчили ему славу большого певца. Он поступил в техникум и получил профессию, о которой его младший легкомысленный современник (ученик той же школы) написал в сочинении: «Я люблю лес, люблю собирать ягоды и грибы. И петь под гитару». Это означало – хочу стать геологом.

Геолога преследовали впечатления детства – шумный восторг товарищей, лестное пророчество учителей.

Однажды он решил: «Без театра, без музыки мне не жить», – и бросил свою высокооплачиваемую работу, поступил в музыкальное училище, стал петь в хоре оперы. Николая Гяурова из него не получилось. В кругу знакомых и друзей, когда-то поверивших в его звезду, он исполняет арии из классики, преображается в Мельника и Фарлафа, короля Рене и дона Базилио. Друзья искренне восхищаются его талантом, как и прежде, щедро хвалят, громко аплодируют и втайне недоумевают, почему он застрял в хоре.

Он не сделался брюзгой и не похож на обделенного судьбой гения, хотя и мечтал когда-то о славе Шаляпина. Он нужен театру. Стоит ему оставить сцену – хор, творческий коллектив обеднеют. Хору будет недоставать целого голоса, коллективу – целой личности.

…Шел 1972-й год. Оперный театр давал «Фауста». Спектакль имел большой успех. В нем были заняты: интересный своеобразный актер из Польши, народный артист, не смирившийся с возрастом и отставкой, и просто артист. Тот самый артист, без которого нет театра.

Однажды в музее Уфимского училища искусств мне показали скромную театральную программку Ленинградского Малого оперного театра. Достаточно было мельком взглянуть на нее, чтобы понять: этому музейному экспонату цены нет. На лицевой странице был портрет народного артиста РСФСР и БАССР Александра Сутягина, а на последней – его письмо народному артисту БАССР Петру Кукотову.

«Ленинград, 25 апреля 67 года.

Здравствуй, дорогой Петр Петрович!

Да, вот как время, да что там время – сама жизнь – мгновенно пролетела, и не заметили, как стали уже дедушками. Мы с тобой, Петрович, много радости доставили людям. Да и сейчас еще есть порох в пороховницах, есть еще чем поделиться с людьми.

Не так давно у нас лирические баритоны заболели, попросили меня спеть Жермона, а я десять лет после Уфы не пел его. Спел, и, говорят, неплохо, теперь в афишу стали ставить. А ты, говорят, профессором стал. Молодец, горжусь! Отдавай свое мастерство, сей доброе семя – всходы будут.