Иванн Черняев - Круги по воде. Записки провинциала

А спустя полгода, когда мы с Леной уже поженились, я уговорил моего приятеля Рому Гвоздкова представить меня горловской журналистке из «Вечерней Горловки», поэту Ирине Шевченко, которая, как позже оказалось, была его тёткой. Это был зимний вечер, когда снег лежал повсюду, и уже зажигались фонари. Мы пришли, когда редакция была уже опустевшей. Ирина Леонидовна встретила нас и благосклонно приняла из моих рук пяток стихотворений, отпечатанных на пишущей машинке. Первый вопрос, который мне задала Шевченко после ознакомления с моими опусами, был такой:

– Какое у вас образование?

– Неоконченное среднее, ой, вернее неполное.

– В том-то и дело, – сказала Ирина Леонидовна, – что неоконченное, это чувствуется по вашим стихам, по оборотам речи. Литератор должен быть образованным. Вы не думали о том, чтобы продолжить образование?

Далее, разложив мои стихи на столе, она стала указывать мне текстологические погрешности, сбои и нарушения правил речи. Оказывается, считая себя «поэтом», я не знал даже самых простых правил стихосложения, поэтических «азбучных» истин. И она начала рисовать передо мною ритмический рисунок на примере стихов Лермонтова, а потом продемонстрировала схему моих «стихов», ударный-безударный, ямб-хорей. Но потом вдруг, улыбнувшись, сказала:

– Тем не менее, поэзия здесь есть. Работайте. Если хотите, можете попробовать себя и в публицистике, напишите о том, что вас волнует, и приносите мне.

А потом Шевченко добавила, мол, есть у нас в городе такая молодёжная студия «Пилигрим», к ним бы вам походить, повариться с ними в одном котле…

Домой я вернулся в таком унылом виде, что моя молодая супруга испугалась. Наверное, на мне, действительно, была такая грустная физиономия, которую сейчас бы назвали «печалька». Я передал всё, что мне рассказала Ирина Леонидовна. Лена меня успокоила, мол, ритм и размер я тебя научу просчитывать, всё объясню, мы это учили, и, просмотрев за пару дней мои стихи, она обнаружила, что большая часть моих работ была написана именно с природным чувством ритма и размера. А по поводу образования мой тесть сказал: «Тебе нужно возвращаться в вечернюю школу».

Разбитый и низложенный, я не всё сделал, как сказала Ирина Леонидовна. Я не пошёл к «пилигримам», я пошёл в юношескую библиотеку и записался в читальный зал, где помимо городских литературных изданий, я постоянно брал литературоведческий словарь, читал статьи, упорно конспектировал их и учился сам просчитывать ритм. А мой тесть пошёл в вечернюю школу, которая на тот момент осталась одна на весь город, как раз рядом с Машиностроительным заводом, где он работал, и там, в архиве, где хранились документы всех закрытых сменных школ, нашли моё личное дело. Меня восстановили, и с первого сентября я пошёл в 12-й класс, и само собой, главный упор в учёбе я делал на русскую и украинскую литературу.

И только через полгода после моего похода к Шевченко, наконец-то, прорезались новые стихи, написанные мной по правилам стихосложения и просчитанные уже самостоятельно, к тому же некоторые свои старые стихи я привёл в ритмическую норму. И вновь появилось желание пойти в литературное объединение и принять крещение огнём и мечом уст наших литераторов. Но в это время Лена была беременна, свободного времени было мало – мы готовились стать родителями…

Весной 1999 года я, гуляя уже со своей трёхмесячной дочкой Настенькой, подошёл к киоску «Союзпечать» и спросил газету «Время». На первой полосе, сразу под заголовком было моё стихотворение «Опять Балканы». После нашего венчания и рождения Настеньки – это был третий по значимости день в моей судьбе. Моя первая публикация! Апрельский день стал для меня ещё более солнечным, более весенним. За меня рады были все: и жена, и мои родители, и особенно мой тесть, ведь именно он отнёс моё стихотворение в редакцию, которая была от нас через дом (ещё ближе, чем «Вечёрка»). Боль югославской трагедии была моей болью. Мне было стыдно за славянские народы, которые трусливо промолчали в тряпочку, когда НАТОвские ястребы стирали с лица многострадальной земли сербские города и монастыри. Стихотворение заканчивалось строками: «А мы – славяне равнодушно глядим, как братьев льётся кровь». Итак, это был первый шаг.

Через три месяца произошло ещё одно удивительное событие. В то время я работал на енакиевской шахте им. Карла Маркса, и рабочий автобус вёз нас домой не через Центр, а по кругу в обратном направлении – через Северную проходную, Пятый квартал, Бессарабку и Комсомолец, и эта дорога была настолько изматывающей, что я предпочитал ездить вместе с рабочими из Пантелеймоновки. Я вставал на остановке «Рембыттехника» и шёл пару километров домой пешком, по тенистой нечётной стороне проспекта Победы. И пусть я добирался всего на десять минут раньше, чем горловским автобусом, но зато чувствовал себя бодрее: в ЛАЗ-КамАЗе меня часто то укачивало, то раструшивало, и я себя чувствовал, то разбитым, то размочаленным, как отсыревшая вафля.