Анатолий Михайловский - Соблазн зла

С этим покоем сердца, с этою твердостью жизни могут ли сравниваться экзальтации протестантизма и всемирные замыслы великой и гибнущей Церкви? Уныние в первом, тоскующее желание во второй, не есть ли симптомы утраты чего-то, без чего храм остается только зданием и толпа молящихся — только собравшеюся толпою? И весь блеск искусств, которым они окружают себя, эта несравненная живопись, эта влекущая музыка, эти величественные кафедралы — не вытекает ли все это из желания пробудить в себе то, что в тех бедных молящихся никогда не засыпало, найти утраченное, что в той невидной церкви не было потеряно? Весь необъятный порыв желания, которым полна и трепещет Европа, не есть ли только желание залить великую грусть, которую она хочет и не может пересилить; и вся красота, величие и разнообразие ее жизни, ее цивилизации не напоминает ли великолепную ризу, в которую никогда более не облечется священник?

Так-то произошло в истории это необъяснимое и глубокое явление, по которому „у неимущего отнялось и имущему прибавилось“. В прекрасном евангельском образе Марии и Марфы, принявших в свой дом Спасителя, как будто высказаны эти неисповедимые судьбы Церкви. Марфа, когда вошел Он, смутилась и заторопилась; она думала о богатом угощении и, в хлопотах о нем, забыла даже о Том, для Кого оно. „Мария же, сестра ее, села у ног Иисуса и слушала слова Его“. Измученная и раздраженная на нее Марфа подошла к Учителю и сказала: „Господи, или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить?“ — И тогда произнес Он слова, в которых звучит смысл всей жизни и истории; — „Ты заботишься о многом, Марфа, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее“.

Нашей Святой Церкви, по неисповедимым путям Промысла, суждено было избрать это „единое“, которое только и нужно. Она только верила в Спасителя, слушала слова Его. Будем молиться, чтобы эта вера никогда не была отнята у нас, и не будем, по завету Учителя, сожалеть, что наши суетливые сестры так много успели сделать».

Мучительный вопрос волнует ныне душу каждого русского православного человека: Сохранился ли еще дух Православия, это величайшее сокровище, завещанное нам нашими предками, там, — в стране, которой принадлежат все наши помыслы, чувства, и чаяния; в стране, которая, во всей греховности своей, по праву именовалась Святою Русью? Жива ли там, на родной земле, Церковь Православная, или уже погребена она под развалинами своих древних храмов, обителей и монастырей, — убитая «диаматом» и безбожием, духовно растленная всякими обновленческими, живоцерковными и сектантскими соблазнами или ядом новоявленного цезарепапизма? Мыслимо ли и осуществимо ли восстановление духовной ткани русской культуры, душою которой в течение тысячелетия было Православие — с его неискаженною верою во Христа-Богочеловека, как единственного источника и пути Жизни, Истины и Добра? И не являемся ли мы, изгои — разбросанные и разметанные по всему миру обломки и осколки исторической России, — последними хранителями русской культурной традиции и унесенного с собою в изгнание светильника веры православной, который мы бережно и трепетно должны будем пронести через все непогоды и бури житейские и донести, не угасив, до родной земли? Не выполняем ли мы этим свою историческую и культурную миссию перед русским народом (что одно, быть может, составляет все нравственное оправдание нашего существованая за рубежом)?

Мучительны эти вопросы, страшен яд сомнения, отравляющий душу, ослабляющий волю…

Кто же как не мы, писатели, служители Слова, поборники Правды, Добра и Свободы, понесет на родную почву завещанные нам героями и подвижниками русскими семена ее духовного просветления и возрождения? Кто же, как не мы?

И когда из нашей же среды раздаются голоса о том, что мы занимаемся неблагодарным делом провозглашения «неоспоримых и общеизвестных истин», или что мы «ломимся в широко открытую дверь», — то не чувство недоумения охватывает нас, нет — но сознание, что мы говорим с оппонентами нашими на разных языках, что мы движемся в иной плоскости восприятия и мысли, чем они.

Никакое «знамя солидарности» не может заменить евангельской правды, и всякая подмена христианского мировозрения и жизнеощущения новыми «измами», пусть даже окрашенными в соблазнительные и модные ныне цвета, — должна быть отвергнута решительно и недвусмысленно.

«Кто не со Мною, тот против Меня»— этих слов Христа, кристально-ясных в своей предельной простоте, невозможно окутать никакими софистическими поправками и оговорками, никакими туманами самых стройных систем, воздвигаемых на домыслах человеческого рассудка.