Н Жирмунская - Трагедии Расина

В "Гофолии" тесно сплетены политическая и религиозная темы. Жестокая царица, истребившая своих собственных потомков, предавшаяся языческим богам и преследующая приверженцев иудейского единобожия, выступает одновременно и как узурпатор законной власти. Это последнее обстоятельство дало повод связывать "Гофолию" с недавними событиями английской революции 1689 г. Не случайно современники специально подчеркивали присутствие на закрытом спектакле изгнанного английского короля Иакова II Стюарта, нашедшего убежище при дворе Людовика XIV. Вопрос о французском вмешательстве в английские дела с целью восстановить на престоле законного монарха или, во всяком случае, его наследника дебатировался в политических кругах. {Ср.: Picard R. La carriere..., p. 417-418.} Однако такая интерпретация сужает идейный смысл трагедии опять-таки до уровня "пьесы с ключом" и представляется малоубедительной. Помимо всего прочего, она не может объяснить официальный запрет, наложенный на исполнение "Гофолии" свыше.

Несомненно, что французские дела волновали Расина гораздо более проблематичных английских. Многие из старых друзей Расина - янсенистов, с которыми он вновь сблизился после ухода от театральной деятельности, находились в изгнании. Растущее влияние иезуитов также не могло не вызывать тревоги среди людей, так или иначе сочувствовавших янсенистам или просто свободомыслящих. Известно, что Расин предпринимал попытки склонить короля в пользу своих бывших учителей - попытки, кончившиеся неудачно. Если весь этот фон с известной долей вероятности соотносим с "Эсфирью", то для идейного замысла "Гофолии" он представляется гораздо более несомненным. Уже современники заходили так далеко, что видели в Матфане не просто иезуита вообще (см. д. III, явл. 3, и примеч. 65), но прямо духовника Людовика XIV, иезуита Лашеза. Многое в этой трагедии возвращает нас к атмосфере "Британика" - и макьявеллистические принципы деспотической власти, развиваемые Матфаном, и обличение раболепного и развращенного двора с его растлевающим влиянием на юного монарха. Личные параллели в "Гофолии" не так ощутимы, как в "Эсфири", и вряд ли они входили в намерения Расина. Напротив, на первый план выступил обобщенный смысл трагедии - возмездие, которое обрушивает на жестокого и тиранического монарха бог, избравший своим орудием восставший народ.

Несмотря на резкое отличие проблематики, "Гофолия" по некоторым особенностям своей художественной структуры может быть сопоставлена с "Федрой" - прежде всего по той роли, которую играют здесь многочисленные побочные реминисценции. Как в "Федре" античная мифология, так здесь ветхозаветные образы, мотивы, фразеология создают целый мир, суровый и исступленный, исполненный трепета перед грозным и карающим божеством. С этим миром, полным напряженного драматизма, контрастируют лирические хоры девушек - композиционный прием, впервые введенный еще в "Эсфири".

Важным структурным элементом пьесы является мотив пророчества. В качестве композиционного приема он встречается и в других трагедиях Расина в более развернутой форме в прощальных словах Агриппины, в виде лаконичного намека в "Ифигении" (см. примечания). Раздвигая временные рамки действия, позволяя заглянуть в будущее (известное зрителю из истории и мифологии), пророчество продлевает линейное развитие действия и включает его тем самым в более широкую историческую перспективу. В "Гофолии" этот прием носит иной характер - пророчество органически связано с сюжетным материалом пьесы, фигура пророка является как бы ее символическим идейным центром, имена, деяния, судьбы библейских пророков, их речения, текстуально входящие в ткань трагедии, встречаются на каждом шагу. Пророческими являются вещий сон Гофолии, экстатическое видение Иодая об убийстве Захарии и грядущем отступничестве Иоаса, последние слова Гофолии о преступной крови Ахава и Иезавели, которая некогда проснется в жилах юного Иоаса. {Ср.: Bartbes, R. Sur Racine. Paris, 1963, p. 58.} Эти настойчиво повторяющиеся предсказания создают впечатление циклической повторяемости событий и страстей. Библейский мир в отличие от древнегреческого оказывается замкнутым в себе, течение времени - остановленным, как солнце Иисусом Навином. Сегодняшний праведник придет к тому же, чем запятнали себя его предки. Янсенистская идея предопределения получает гораздо более отчетливую и "глобальную" форму. Но она же с поразительной силой и драматизмом раскрывает ничтожество сильных мира сего, напоминает об их нравственной ответственности и неминуемом возмездии за насилие и преступление.