Оксана Тарабановская - Детство, опаленное войной. Воспоминания малолетних узников

Ночные бомбёжки врезались в память. Взрослые выводили нас из дома в кромешной тьме и вели в заросли кустов в овраг. Сидя у мамы на коленях, я видела, как летели самолеты с огнями в сторону Киева. Им никто не препятствовал. Говорили, что деревни немцы не бомбят, и мама перебралась с нами в деревню Кольцовка к своим знакомым. Жили мы с семьей хозяйки какое-то время, она нас кормила, т. к. у мамы ничего не было. У хозяйки было четверо детей. После войны мы узнали, что семья эта была расстреляна немцами, в живых осталось только два мальчика. Расстреляны за то, что отец ушел в партизаны.

В Кольцовке мы и увидели немцев. Все вышли на улицу, у всех было смятение, я это хорошо помню, так как говорили, что немцы страшные, нелюди, как звери, и вот сейчас они появятся возле наших домов на дороге! Когда появилась движущаяся моторизованная колонна возле близлежащих домов, мы увидели надвигающееся на нас что-то серое, в касках. Стало как-то жутко от того, что нам некуда спрятаться. Позже к нам пришел немецкий офицер и сказал взрослым, чтобы все разъехались по своим домам. Мы снова приехали в поселок. Но это был уже поселок, занятый немцами, здесь установился их порядок со всеми строгостями и комендантским часом. Впервые в жизни увидела повешенного человека. Заставляли сидеть и смотреть всех. Немцы говорили, что это партизан, т. е. бойтесь и не поддерживайте их. А о партизанах стали говорить уже после зимы 1942 года. Помню, как стали бомбить Брянск, а станция Синезерки находилась от Брянска всего в 40 километрах.

Мы как-то пережили суровую зиму 1941-1942 гг., а в августе 1942 года нас погрузили в обыкновенные товарные вагоны, чтобы везти в Германию. Помню, когда мама мне сказала, что нас увезут в Германию, у меня внутри что-то оборвалось, возникло чувство, как при сдаче экзаменов. Это я помню до сих пор, и даже помню место, где мама мне об этом сказала. Как ехали, я не помню, так как вагоны были закрыты и никаких впечатлений не осталось. В Минске нас несколько дней продержали под открытым небом, дети были предоставлены самим себе, а маму уводили доить коров, которых немцы везли из России в Германию. Минск был пустой, это запомнилось по тому, что очень хотелось есть, но попросить было не у кого. Дома были забиты, в садах ничего не росло, хорошо помню вишневые деревья.

Лагерь, в котором мы прожили с конца 1942 года до веселого мая 1945 года, был трудовым, не концентрационным. Жили в нем только женщины с малолетними детьми. Находился лагерь на окраине города Шонберга, это в Западной Германии. Лагерь был обнесен колючей проволокой. За лагерем начиналось чем-то засеянное поле. Все женщины трудились на тяжелых работах на железной дороге. Помню, как очень рано их строили в колонну, перед нами ходил комендант лагеря и, ругаясь по-немецки (я уже знала это ругательство, оно по-русски переводится как: «будьте вы прокляты русские свиньи», и «русские – говно»), что-то через переводчика говорил им. Я это запомнила потому, что колонна строилась перед нашим бараком, и я из окна осторожно наблюдала, глядя в сплошную темноту.

Выходить на улицу было нельзя, да и страшно. Оставались дети одни весь день, мама приезжала поздно вечером. Так и виделись с ней рано утром и поздно вечером. Ждать ее было приятно, мама была моим единственным утешением и моим счастьем. Поэтому я хочу пожелать, чтобы мамы, имея маленьких детей, никогда не расставались с ними, потому что без матери маленький ребенок несчастен, беззащитен и одинок. Нас из лагеря первые два года не отпускали, сидели мы зимой в бараках, а летом могли играть возле барака, но все время помнили, что за нами наблюдает строгий и страшный комендант, одетый в форму СС. Время от времени он выходил из своего строения с широкими стеклянными окнами в сопровождении переводчицы и собаки, проходил по лагерю.

Кормили нас в столовой, за обедом ходили по звонкому удару в рельс. Кормили баландой из тертой нечищеной картошки, заправленной мукой. Баланда была синеватого цвета. Я очень долго не могла без тошноты есть эту еду, так как еще в России однажды увидела мертвого новорожденного ребенка. Мы его нашли завернутого в пеленки, присыпанного землей, после того как уехала довольно большая группа женщин, которых угоняли в Германию, и они отдыхали за колючей проволокой недалеко от нашего дома. Говорили, что их гнали на верную смерть, так как деревня их имела связь с партизанами. Таких групп, состоящих из одних женщин и детей, через наш поселок проходило две. Не допускалось никакой связи с ними. Было страшно за них, но сделать ничего было нельзя.