Дмитрий Зиберов - Зарницы нежной души

Многие свои рассказы писатель посвятил рабочим, изобретателям, детям, крестьянам. Сам Платонов был в роли каждого из них с тех самых пор, как родился в семье слесаря железнодорожных мастерских в Ямской слободе на окраине Воронежа в 1889 году. Несомненны близость или точное совпадение истории его жизни, его биографии с героями его произведений. Рисуя их мир, он строго и до жестокости самокритично оценивал самого себя, был невероятно скромен и добр. Платонову страстно хотелось, чтобы они походили на него, а он - на них. И в этом также состоит причина его постоянного стремления к реальной мечте, к созданию фантастических, но глубоко жизненных ситуаций.

Маркун мечтал о механизме, способном "вскинуть землю до любой звезды", о "металле бесконечной крепости", задумывался о "сильных разумных существах", живущих на других звездах. Кузнец Яков Саввич Еркин стал свидетелем жизни в глиняном доме старой женщины-призрака и ухаживающего за ней мальчика-сироты. Малолетний любознательный Егор "разговорился" с жуком, червяком, со звездами, с "железной старухой". Скрипач играл "Зимнюю дорогу" Шуберта и приворожил "седого" воробья с "умными глазами". Врукопашную схватились два засыпанных землей солдата: русский и немец-фашист - и повели разговор между собой о цели войны и смысле жизни. Необычный бой закончился победой русского, который "сам стал смертью" для своего "неодушевленного врага". Удивительно правдоподобно русский человек превратился в мертвого, сумев "настолько сократить свое дыхание, что даже остыл телом". Искусный мастер создал броню почти идеальной прочности. Нельзя без волнения читать о схватке Назара Чагатаева с орлами в пустыне, где проявились поистине чудодейственные качества сильного духом человека.

Некоторые исследователи творчества А. Платонова считали, что повесть "Джан" - это своеобразное переосмысление библейского сказания о Моисее. Они видели в ней попытку писателя соединить известный античный миф о Прометее с "азиатским мифом о народе, идущем через пустыню к земле обетованной". Однако такая версия величественного замысла писателя мало обоснована. И прежде всего потому, что Назар Чагатаев - коммунист и выполняет партийное задание. Порой он выглядит слишком необычным, как бы выходит за рамки "признанного чуда". Возможно, потому, что писатель сделал его предельно собирательным, воплощением коллективной воли и разума, а не благородным героем-одиночкой.

Необычным выглядит и город Градов, в котором нет пролетариата, а живут служащие и хлебные скупщики, прожигающие впустую "историческое время", вместо того чтобы ускорить стремительный рывок новой России к высшей судьбе. Там мечтают превратить сухую территорию губернии в море, а хлебопашцев в рыбаков. Поистине фантастический бюрократизм приводит героев к не менее фантастическому жуткому состоянию, пребывая в котором, они думают, что история "потечет-потечет и остановится".

Легко заметить, что фантастика А. Платонова тесно увязывалась с конкретными историческими событиями, шла с ними не только в ногу, но и рассматривала возможные повороты судьбы народа и страны, прогнозировала.

Думается, не лишним будет сказать, что оригинальное исследование "души народной" не всегда находило понимание. Например, критик А. Гурвич писал в ? 10 журнала "Красная новь" в 1937 году: "Платонов испытывает непреоборимую потребность говорить о тех и за тех, кто слаб и нем. Беспомощность обладает для него огромной притягательной силой. Его неизменно влечет к обездоленным, брошенным людям. Потребность проливать слезы над чужим горем у Платонова настолько сильна и ненасытна, что он неутомимо и изощренно вызывает в своем воображении самые мрачные картины, самые жалостливые положения. В этом отношении подгоняемая болезненным воображением фантазия художника не знала и не хочет знать никаких ограничений".

То, что критик не понял поисков писателем сокровенных тайн человеческой души, их поэтичность и одновременно предельно обнаженную реальность, его бесчувственность, вызвали у А. Платонова справедливые возражения:

"...Вздор также, несомненно, поддается обдумыванию и планированию. Беря, например, произведения, написанные 9 - 10 лет тому назад, и, сравнивая их, скажем, с рассказами "Бессмертие" или "Фро", написанными полтора года назад, Гурвич заявляет, что принципиально все эти произведения одно и то же. Это все равно, что сказать - всякое вещество состоит из водорода: вопрос "ясен", но зато при таком "решении" из мысли и чувства человека мгновенно исчезает вся живая природа, остается лишь некий невидимый глаз, почти ничто... Механика сравнения несравнимого проста и глупа".