Владимир Снегирев - Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек

Не дай Бог кому-то оказаться перед таким выбором: или предать своих родителей, или предать свою любовь.

Тетка Мария – типичная южанка, темпераментная: ха-ха, хи-хи, а братья, наоборот, суровые, насупленные, настоящие таежники.

Родителей мамы, то есть бабку и деда, живьем я ни разу не видел. О них даже и говорить в нашей семье было невозможно. Словно их и не было никогда. Табу.

Мой отец, тогда юный офицер-фронтовик двадцати трех лет, вопреки настойчивым рекомендациям своих командиров женился на маме, на дочке кулака. Из-за этого его военная карьера пошла под откос. Сказали: забудь про академию. Сказали: так и прослужишь всю жизнь в этой тайге.

Зато там, в этой тайге, родились мы – я и мой младший брат Сережа.

Много позже, уже став взрослым, я понял, отчего у нас с братом никогда не было бабушек и дедушек.

Мама ушла, когда ей исполнилось семьдесят пять. И до самого конца (до середины 90-х) боялась, как бы та история с высылкой не помешала нам с Сережей идти по жизни. Ведь кадровики всегда были начеку. В начале 70-х в «Комсомолке» кадровичка Мария Григорьевна говорила мне, молодому корреспонденту: «Нет, у нас ты далеко не продвинешься». Мария Григорьевна была кадровичкой сталинской породы, она обладала нюхом на таких, как я. Будь ее воля, она бы меня и к «Комсомолке» на пушечный выстрел не подпустила.

Всю свою жизнь я собирался поехать туда, где родился, на север Томской области. А теперь уже и ехать не к кому.

Никогда ничего нельзя откладывать на потом.

Перед мамой осталось чувство вины. Не поговорил с ней по душам. Не согрел своим вниманием, не обнял, не выслушал, не постарался понять. И ничего уже не переделаешь, не вернешь.

Отец оказался долгожителем. Дотянул до девяноста одного. И только на закате стал скупо вспоминать про войну. Прежде отмалчивался, как, собственно, и все другие настоящие фронтовики, кто полной мерой хлебнул окопной жизни.

В девятнадцать лет летом 1941 года он попал на фронт – из курсантов пехотного училища, недоучившись, был сразу произведен в лейтенанты, назначен командиром пулеметной роты и брошен в бой.

Да какой там бой… Судя по его рассказам, все время отступали, попадали в окружение, связи с командованием не было, паника, голод, безоружные, растерянные, не ведавшие, где фронт, где тыл… Дивизия состояла из московских ополченцев. Пушечное мясо. Выдали им винтовки времен наполеоновских войн, да и то не каждому. И обмундировали кое-как: кому шинель, кому каску, кому ремень… И вот эти ополченцы с допотопными ружьями сумели отстоять Москву.

Он мне потом показывал: деревня Крюково, Подрезково, Ленинградское шоссе… Там первый раз ранили. Там кончилось отступление.

Однажды, накануне очередного юбилея, к отцу приехали с телевидения, стали записывать его воспоминания. Он рассказывал:

«После боев под Москвой в 1942 году я попал на Северо-Западный фронт в 7-ю гвардейскую дивизию. Эта дивизия получила особое задание по окружению и уничтожению 16-й немецкой армии под Новгородом, в районе Валдая. Мне присвоили очередное воинское звание, повысили должностной оклад. Через полгода обещали еще досрочно присвоить звание, если доживу.

Нас погрузили в эшелон, затем на станции Бологое высадили, там выдали маскхалаты, лыжи (умеешь – не умеешь на них ходить, надеваешь и идешь) и отправили в длительный поход до Демянска.

Остановились мы у населенного пункта Рамушево, немного до Демянска не дошли. Этот населенный пункт нам приказали взять. И вот в тех боях меня дважды ранило. Первый раз в руку. А потом в живот с выходом через тазобедренный сустав с повреждением какой-то подвздошной кости. И все, я вышел из строя. Хорошо, что был в тот день голодный, кишечник мой был совершенно пустой. Когда меня в городишке Крестцы оперировал хирург фронта Бурденко, в честь которого потом военный госпиталь назвали, он сказал: «Ну, лейтенант, тебе повезло, что ты голодный был. Если бы ты был сытый, то ты бы не выжил, мы бы тебя не спасли. А так, может быть, еще поживешь».

Меня погрузили в эшелон, в санитарный поезд, и отправили в Ярославль. Пролежал я там три месяца, раны никак не зарастали, не заживали. И опять меня погрузили в санитарный поезд и повезли куда-то на восток. Мы проехали Пермь, Свердловск, Тюмень, Омск, Новосибирск, потом вдруг повернули на север и привезли нас в Томск. Город оказался хороший, но глухой, дальше дороги не было – тупик. В Томске нас выгрузили, и там я еще четыре месяца пролежал в госпитале. Спасибо врачам, медсестрам – они меня подняли на ноги.