А Зверев - Проверено временем

Но Лондона интересовала не только психология ринга. Кипящие на нем страсти и развертывающиеся вокруг него аферы привлекали писателя не сами по себе. В "Мексиканце" изображение "мужской игры" одухотворено кристально чистым революционным идеалом одного из ее участников - Фелипе Риверы, сражающегося ради винтовок для восстания. А герой "Лютого зверя" Пат Глендон органичен среди лондоновских персонажей, потому что, как и многие из них, он воплощает идеал здорового и целостного человека, изведавшего искус цивилизации, но нашедшего в себе мужество отвергнуть ее сомнительные блага, когда, кажется, им достигнуто все, о чем можно мечтать. И в сущности, "Лютый зверь" становится еще одной попыткой разобраться в тревоживших Лондона вопросах философского характера, как ни искусствен идиллический финал повести.

В "Алой чуме", появившейся два года спустя, финал менее всего идилличен, а повествование наполнено эпизодами, сумрачными до безысходности. Для тех, кто хорошо помнил "Железную пяту", сам избранный Лондоном жанр утопии не явился неожиданностью, однако удивил чрезвычайно мрачный взгляд писателя на перспективы, открывающиеся перед человечеством, если оно и дальше будет поклоняться ложным кумирам - буржуазному "прогрессу", фетишам буржуазной цивилизации. Повесть создавалась в пору кризиса, и ее сочли, быть может, самым красноречивым подтверждением упадка, переживаемого Лондоном как писателем. Такой взгляд держался долго и был пересмотрен лишь в самое последнее время.

Между тем он давно требовал пересмотра, и не оттого лишь, что после Хиросимы печальные пророчества Лондона воспринимаются, уж во всяком случае, не просто как порождение больной фантазии. Ведь и картину, созданную в "Железной пяте", никак не назовешь лучезарной. Лондон был художником, отчетливее других сознававшим, какие тягчайшие муки предстоит пережить человечеству, прежде чем установится разумный и гуманный порядок вещей в мире. Свидетель пролога тех громадных социальных потрясений, которыми наполнится история нашего века, он напряженно вслушивался в ее подземные толчки, чувствуя в них предвестия испытаний невиданного масштаба, немыслимой трудности. В "Алой чуме" многое объясняется эпохой канунов, в какую довелось жить Лондону. Что-то теперь покажется нам наивным, поверхностным. И все-таки эта притча, заключающая в себе серьезное социальное предупреждение, в наше время актуальна, пожалуй, еще больше, чем во времена самого Лондона. А отголоски поднятых в ней проблем без труда обнаруживаются во многих произведениях современности, вплоть до романов Кобо Абэ, Голдинга, Воннегута. Да это и закономерно. Ведь коллизии, намеченные Лондоном, и вправду оказались исключительно важными для будущего.

Должно быть, поэтому мы и обращаемся к его книгам, сколь бы далеко ни ушла литература от лондоновских способов повествования. В юности эти книги воспитывают романтическое отношение к миру, а когда мы их впоследствии перечитываем, в них открывается тот глубоко залегающий пласт идей, который прежде всего и обеспечил этим произведениям долгую и завидную жизнь. Открывается та нечастая писательская зоркость, которая позволила Лондону, опережая время, предощутить сегодняшние заботы и тревоги, радости и надежды. Открывается истинное значение созданного Лондоном.

Сегодня могут показаться старомодными пристрастия Лондона к крупным, цельным характерам, и его нелюбовь к тонким психологическим оттенкам, и резковатость штриха, и прямота контрастов. Но никак нельзя назвать отжившими и устаревшими те важнейшие мотивы, которые вновь и вновь возникают под его пером. Скорее, наоборот, только сейчас начинает в полной мере осознаваться их смысл.

И перечитывая Джека Лондона, мы не только возвращаемся к прекрасному времени своей молодости. Мы находим у него то, что созвучно неспокойной нашей эпохе, и отдаем заслуженную дань признания его большому таланту.

А. З в е р е в