Алексей Зверев: Вашингтон Ирвинг (Вступительная статья)

Вызванное им любопытство Ирвинг удовлетворил быстро. В 1819 году вышла его "Книга эскизов", за ней три года спустя последовал новый сборник новелл и зарисовок - "Брейсбридж-холл", а потом и "Рассказы путешественника" (1824). Это были книги свободного жанра. Новеллы перемежались в них с путевыми очерками, историческими картинками, статьями-размышлениями: и об Англии и об Америке. Из европейской дали родина рисовалась писателю окутанной той самой романтической дымкой, которая когда-то застилала его взгляд, устремленный на отплывавшие в Европу корабли.

В новеллах Ирвинг предстал как истинный романтик. Первый романтик, которого выдвинула американская литература.

Она в ту пору только начинала обретать свое национальное своеобразие. Поколению романтиков выпало завоевывать американской литературе международное признание. Но сначала нужно было найти и специфические для Америки художественные проблемы и специфические способы их воплощения. Ирвинг в этом отношении сыграл роль, которую трудно переоценить.

Превосходно начитанный, он многим был связан с английскими литературными традициями, но в своих книгах предстал писателем необычным, потому что новыми, незнакомыми Европе были и его коллизии и его персонажи. Раньше всего его оригинальность почувствовали и оценили в России, и, наверное, поэтому он был так у нас популярен в пушкинскую эпоху. Он печатался тогда и в "Атенее", и в "Телескопе", и в "Московском телеграфе", и в издаваемой Пушкиным "Литературной газете". Его "Альгамбра" подсказала сюжет "Сказки о золотом петушке". Отзвуки его "Истории Нью-Йорка" слышны в пушкинской "Истории села Горюхина". Его лучший рассказ "Рип Ван Винкль" первым перевел декабрист Николай Бестужев, а "Жизнь Магомета" - Петр Киреевский. Его книги, несомненно, знал Гоголь - свидетельство тому и "Вечера на хуторе близ Диканьки", и "Миргород".

Удивляться такому вниманию русских писателей к Ирвингу не приходится. Американская литература того времени вообще вызывала в России особый интерес, потому что преобладало ощущение родственности условий национальной жизни двух стран и ее коренных, но пока еще не воплотившихся потребностей и запросов. Заокеанский опыт уже и тогда оценивали в России глубоко критически: Пушкин писал о североамериканской "демократии в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве". Но этот опыт помогал по-новому взглянуть на многие проблемы, далеко не безразличные для близкого будущего России и русской культуры. Это были проблемы социальные - демократия истинная и кажущаяся, равенство подлинное и мнимое, душа и "польза". Это были и собственно эстетические проблемы. Две молодые литературы выдвигались на авансцену эстетического развития. Сходство их судеб трудно было не заметить.

До Ирвинга американский писатель рассказывал о своей стране, беззаботно заимствуя у англичан повествовательные формы и поэтический язык. Американская реальность находила отражение разве что в виде колоритных мелких штрихов или мимолетных упоминаний о той или иной особенности местных порядков и нравов. Романтики отвергли подражание английским образцам. Задачей художника они провозгласили постижение американской истории и мышления, психологии, характера американцев. Ирвинг первым осознал эту задачу как главную.

Как и в Европе, романтизм в Америке выразил горечь обманутых высоких надежд: то царство гуманности, которое должно было родиться из очистительного огня революций XVIII века, на поверку оказалось лишь торжеством расчетливого и деловитого филистера-коммерсанта. Романтиков влекло прочь от будничности, где властвовал презираемый ими "здравый смысл", насаждающий благопристойную посредственность. И они погружались в воспоминания об иных, более гармоничных эпохах истории, на крыльях фантазии уносясь далеко от грубого прозаизма буржуазной повседневности.

Но в этих озарениях божественной фантазии, в этих бегствах от обыденности было у американских романтиков нечто весьма своеобразное, свойственное лишь культуре заокеанской республики. Для поколения Ирвинга революция 1776 года оставалась близким по времени историческим событием. Перспективы, открывающиеся за этим рубежом, еще могли казаться светлыми и радостными, а пороки быстро развивавшейся буржуазной цивилизации еще воспринимались как случайное заблуждение - не больше. Поэтому и фантазия ранних американских романтиков устремлялась не столько в какой-то идеальный, сказочный мир, сколько в реальную и сравнительно недавнюю эпоху, когда Америку еще не затронули веяния "прогресса" и она, кажется, оставалась той "обетованной землей", о которой, по выражению Ф.Энгельса, грезили "безземельные миллионы Европы"*.