Армен Гаспарян - Убить Сталина

В июне 1940 года, все еще не имея указаний из Москвы, Леман решился на отчаянный шаг. Он положил в почтовый ящик посольства письмо, в котором просил восстановить связь. Больше того, в письме указывалось, где и когда с ним можно встретиться. И даже сообщался пароль. Фактически Леман в тот момент совершил самоубийство. Автора, к счастью, не сочли сумасшедшим или провокатором. Письмо было переправлено в Москву, где было немедленно принято решение восстановить связь с «Брайтенбахом». В августе в Берлин прибыл Коротков. Единственный человек, оставшийся в живых после сталинских чисток, кто знал Лемана лично. Именно ему советский агент передал копию доклада Гейдриха «О советской подрывной деятельности против Германии», предназначавшегося для высшего руководства Третьего рейха…

Вы оценили подлинные последствия дела Тухачевского? Это вам не странные размышления некоторых публицистов о том, как Гамарник, останься он жив, сокрушил бы одной левой дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и «Дас Райх». Суровая правда эпохи. Именно поэтому об этом сегодня вспоминать как-то не очень принято. Хотя уже и агентурное дело Вилли Лемана рассекретили и опубликовали. А все потому, что разведка входила в НКВД. А там, как известно, жертв не было. Одни только палачи.

Ненамного лучше обстояли с этой точки зрения дела и в иных государственных структурах. Посмотрим внимательно на ситуацию, например, в Народном комиссариате иностранных дел. В эпоху Чичерина и Литвинова внешнеполитическое ведомство СССР обладало высококультурными кадрами. Дипломаты, принятые на службу в первые годы советской власти, прекрасно владели юридической и дипломатической культурой того времени. Помогало им в этом знание иностранных языков и близкое знакомство с ведущими западными странами. Эти же критерии компетентности вплоть до середины 30-х годов не ставились под сомнение руководством страны, хотя и вызвали определенное идеологическое недоверие к их носителям. В частности, владение иностранными языками воспринималось как социально и политически сомнительное. Так, например, характеристика, данная ЦК в 1926 году будущему полпреду в Лондоне Майскому, гласила: «Хорошо знает английский язык. Имеет кое-какие связи в Англии по старой своей меньшевистской деятельности. Эта связь является его плюсом и в то же время его минусом» .

Первая волна арестов, инициированная Ежовым, совпала с публичными судебными процессами 1937 года и привела к постепенной ликвидации старого дипломатического корпуса. Бывший полпред в Лондоне и бывший замнаркома иностранных дел Сокольников предстал перед судом на процессе Пятакова и Радека и был приговорен к десяти годам тюрьмы. Еще один замнаркома иностранных дел, Крестинский, проработавший долгие годы полпредом СССР в Берлине, был приговорен к расстрелу на процессе по делу Бухарина в марте 1938 года. Дальше последовали аресты на уровне полпредов: Карахана, Розенберга, Антонова-Овсеенко, Подольского и Бродовского. Лишь Раскольникову удалось скрыться за границей.

На партийном собрании, состоявшемся в Народном комиссариате иностранных дел в июле 1939 года, Молотов открыто и громогласно критиковал своего предшественника: «В вопросе о подборе и воспитании кадров не был вполне большевистским, так как товарищ Литвинов держался за ряд чуждых и враждебных партии и советскому государству людей и проявил непартийное отношение к новым людям, перешедшим в НКИД» .

Под «чуждыми и враждебными партии и Советскому государству» людьми подразумевались дипломаты времен Чичерина и Литвинова. Прежде всего – старые революционеры, имевшие иногда связи с противниками Сталина. Их политическая жизнь начиналась часто вне большевистской партии, и они успевали завести большое количество знакомств за границей в годы ссылки и в силу своей дипломатической деятельности. Некоторые из них все же избежали репрессий: Коллонтай, услугами которой правительство воспользовалось потом на мирных переговорах в Финляндии, Майский, оставшийся на своем посту в Лондоне, Трояновский и Штейн, хотя и отозванные со своих постов в Японии и Италии, но оставшиеся «в резерве».

После дела Тухачевского в аппарате НКИД произошла практически полная смена состава. Молотов вспоминал о послевоенных дипломатах как о простых исполнителях, а Коллонтай видела в новых служащих Наркоминдела причину дипломатических неудач СССР в 1946–1947 годах. Неспособны они были понять психологию лидеров других стран. Во многом эти изменения объясняют особенности советской внешней политики послевоенного времени. Но это уже другая история.