Константин Богданов - Джамбул Джабаев - Приключения казахского акына в советской стране

Кажущаяся умозрительной или излишне эстетской «рецептивная модель» только на первый взгляд далека от практики исследований соцреализма. Например, Ганс Гюнтер в статье «Тоталитарное государство как синтез искусств» (Соцреалистический канон. СПб., 2000. С. 7), отталкиваясь от идей Х. Ю. Зиберберга и минуя «Gesamtkunstwerk Stalin» Б. Гройса, представляет точку зрения на гитлеровское государство как на произведение искусства, создаваемое волей и существующее в качестве такого для диктатора. Гюнтер распространяет ее и на сталинскую Россию, и на фашистскую Италию. Не осмеливаясь судить, насколько это справедливо, насколько в действительности диктаторы могли считать себя творцами произведения искусства, отметим, что данная ситуация в логику «эстетического релятивизма» вполне укладывается.

При бесспорной эвристической ценности реконструкция общей фабулы социалистического романа, которую выводит Катерина Кларк в «Советском романе…» ( Clark К. The Soviet Novel: History as Ritual. Chicago: University of Chicago Press, 1981), в данном случае является лишь частичным приближением к решению этой проблемы.

Здесь заслуживает внимания тот контекст, в котором впервые печатно засвидетельствовано выражение «социалистический реализм». И. М. Гронский, выступая против литературных группировок, говорил: «Вопрос о методе нужно ставить не абстрактно, не подходить к этому делу так, что писатель должен сначала пройти курсы по диалектическому материализму, а потом уже писать. Основное требование, которое мы предъявляем к писателям, — пишите правду, правдиво отображайте нашу действительность, которая сама диалектична. Поэтому основным методом советской литературы является метод социалистического реализма» (Литературная газета. 1932. 23 мая). Оставим парадоксы речи И. М. Гронского на совести газетного хроникера (в конце концов, он мог упустить какие-то связки между «правдой» и соцреалистическим реализмом). Подчеркнем лишь то, что новому читателю-заказчику, как утверждает Гронский, не нужна от писателя истина, обретаемая путем рационального научения. От него требуется некое особое качество, которое может быть описано только в терминах «классового интуитивизма». На практике чутье, (дар, гениальность) оборачивается необходимостью предугадывать желание главного читателя страны — власти.

Толстой Л. Н. Что такое искусство? // Толстой Л. H. Полное собрание сочинений. Т. 30. М., 1951. С. 167.

Там же. С. 89.

Там же. С. 109.

Там же. С. 119.

Там же. С. 123.

Конференция читателей журнала «Литературная учеба» 12 июня, предположительно — 1930 года.

Из последних сюжетов подобного рода показателен случай М. Зощенко и его «Голубой книги», создаваемой при непосредственном участии и под контролем Ермилова ( Жолнина Е. В. «Голубая книга» М. М. Зощенко: текст и контекст: Дисс. … канд. филол. наук. СПб., 2007).

Не удивляет поэтому, что создатели «Литературной учебы» при всем своем откровенном отвращении к формалистам не могли без них обойтись. Ссылки на то, что у них нет собственных марксистских кадров, уместны лишь отчасти: кто может заметить формалиста в литературоведении, кроме специалиста по формам?

Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 12-ти т. Т. 5. СПб.:.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1901. С. 14.

В данном отношении показательна и советская научная фантастика: в советском дискурсе 1920–1950-х годов фантастическое обретает законность только как популяризация науки. Остальное по меньшей мере подозрительно.

Мне, к сожалению, не удалось обнаружить у Шопенгауэра такого афоризма, хотя близкие к нему высказывания о ясности изложения и сложности или темноте мысли у него встречаются. В качестве альтернативного источника называют «Поэтическое искусство» Н. Буало. В оригинале: «Ce que l’on conçoit bien s’énonce clairement…».

Горький М. Полное собрание сочинений. Т. 20. М., 1974. С. 23.

Хармс Д. Неизданный Хармс. СПб., 2004. С. 80.

Совсем не в том трудно согласиться с Б. Гройсом, что его «книга довольно часто воспринималась и продолжает восприниматься как упрек, если не обвинительный приговор, искусству русского авангарда, поскольку в ней утверждается преемственность между идеологией авангарда и идеологией сталинской эпохи» ( Гройс Б. Искусство утопии. М., 2003. С. 11). Б. Гройс следует стратегии неразличения идеологии и эстетики. Если же видеть в авангарде и соцреализме прежде всего искусство, то результаты будут другими. Тогда, возможно, русский символизм, а не авангард станет ближе соцреализму. Во-первых, символистские нарративы вполне «полноценны» за исключением пограничных случаев (например, «Петербурга» А. Белого). Во-вторых, символизм прочитывает русскую классику, в сравнении с которой его собственные нарративы и оказываются «полноценными», как символическую, не отвергая ее. Авангард же ее, как известно, выбрасывает, в то время как соцреализм, напротив, вновь реабилитирует. Наконец, концепция «жизнетворчества» (слияния искусства с жизнью) до авангардистов проводилась и русскими символистами. Искусство, перестающее быть собой и вырывающееся в жизнь, — общее наследие модернизма. Добавим тут же, что Маяковский-футурист никогда не был полезен социализму и не был бы адаптирован соцреализмом, если бы не его эволюция к более или менее «полноценным» нарративам. Соцреализм в эстетическом измерении может быть понят как миметическая реакция на антиреалистическую революцию.