Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 10. Река и жизнь

Летчиков в первую очередь тянет в кабину. Стюардессы робко, как будто зашли во дворец, проходят вдоль кресел. «Нравится?» – «Очень!»

Когда все расходятся и самолет тихонько выводят на полосу, на крайнем кресле видны букет сирени и бумажка с единственным словом: «Летайте!»

Весна припоздала. На вербах и тополях едва только лопнули почки. Однако где-то нашлась сирень…

«Ну что ж, теперь замкнем треугольничек. Расчетное время в Москве?.. Ха-ара-ашо!»

Прислушиваясь к голосу Еляна в этом полете, ловлю себя на мысли, что даже по одним интонациям речи можно составить представление о человеке. В блокноте я даже черчу кривую этих еляновских интонаций – пики четких спрессованных слов и потом мелкие зубчики некой глиссады, подводящей итог: «Ха-ара-ашо!» Кажется, это любимое и наиболее употребительное его словечко, нечто вроде короткого расслабления после моментов предельной собранности. Итак, весь полет – пики команд и это слово, как выдох.

Елян – опытный летчик. Ему 48. Лицо и глаза – два живых уголька – эту цифру намного снижают. Но в густых волосах уже порядочно седины. Надо ли спрашивать – отчего?

Профессию Эдуард Ваганович выбирал по любви. Шел к ней через много барьеров. В детстве был обречен ходить с костылем, в лучшем случае с палочкой. Превозмог, победил недуг. («Матери всем обязан».) Став летчиком, решил сделаться летчиком-испытателем, добивается высшего класса – кончает вуз и становится испытателем-инженером. Вывел в небо несколько самолетов, но этой машине отданы лучшие годы жизни. Заслуги Еляна признаны и отмечены высшим отличием – Герой Советского Союза, заслуженный испытатель…

В одной из бесед мы спросили Еляна, что неизбежно надо было спросить. «Париж… Легко ли было садиться к штурвалу после той драмы?» Его ответ: «После Парижа мы, разумеется, тщательно изучили, проанализировали все материалы. Роковое стечение обстоятельств… Я сел за штурвал без малейшего колебания. Если хотите, даже и с нетерпением. Полеты проходят успешно и интенсивно. Ваше присутствие на борту говорит само за себя…»

…Подлетаем к Москве. «Ну, вот почти дома… Выпускаем шасси! Ха-ара-ашо…»

Апрельский 29-й рейс окончен. Выходим из самолета на освещенную прожекторами бетонку. Экипаж сразу же уходит на разбор полета.

За чашкой чая мы тоже подводим итог. Москва – Мурманск – 1600 километров, Мурманск – Киев – 2200. Киев – Москва – 1100. Итого 4900. Общее время полета 3 часа 30 минут. (Включая испытательные маневры перед посадками.) Неплохо!

В окошко видим только что прибывший из Воронежа самолет. Копия «нашего». Пока он еще без бортового номера. Странная, непривычная птица… Привыкнем! Привыкали к самолетам, обтянутым тканью, привыкали к фанерным, привыкали к большим металлическим, совсем недавно освоили реактивные. И к этому тоже привыкнем.

Фото автора. 5 мая 1974 г.

Среди людей, с которыми в путешествии по Америке нам очень хотелось встретиться, был Нил Армстронг. Мы знали, что космонавт – первый человек на Луне – ведет довольно уединенную жизнь и неохотно встречается с журналистами. Все же, обсуждая в Вашингтоне план путешествия, мы назвали город Цинциннати, где живет сейчас космонавт. Обнадеживать нас не стали, но обещали связаться с Армстронгом по телефону. Через день мы получили ответ: «Он согласился побеседовать с вами». Назван был день и час встречи.

Эдвин Олдрин, готовность к полету.

Но в долгом путешествии все до часа рассчитать трудно. Дорожный график нарушился и в Цинциннати мы прибыли с опозданием на день, к тому же в самое неудачное время – к вечеру в пятницу. Без всякой надежды мы позвонили по нужному телефону и получили ответ, какой и следовало ожидать: «Нил уехал за город и будет утром в понедельник». Чтобы окончательно не расстраивать график, в Цинциннати мы задержались всего на час.

Из Вашингтона мы послали Армстронгу письмо с объяснением огорчительной неудачи и с просьбой поправить дело. Поправить дело, как нам казалось, довольно просто. Мы приложили к письму шестнадцать вопросов и просили на них ответить. Разумеется, мы сознавали, что задаем космонавту работу – большинство вопросов не предполагало ответов «да – нет», но мы тогда недостаточно хорошо представляли, что от подобных расспросов космонавт имел уже время устать.