Олег Мальцев - Политика для мужчин. Женщина для чайников

Пастух был не простой, а бывший царский офицер, знавший четыре иностранных языка: английский, персидский, китайский и русский. Имел уже затухающую офицерскую выправку и возраст семьдесят пять лет. На родину уезжать почему-то боялся. Жил на поселке «Высокий» у одного и того же мужика каждое лето, в кладовой, на полке. Дразнили мы его «балкам», так как по-русски он не выговаривал слово «палка».

Жил я у бабушки Фени – матери моей мамы. Будила она меня всегда в пять часов утра. Пастух «балкам» почему-то выслуживался перед хозяевами коров. Чтобы разбудить так рано ребёнка, бабушке часто приходилось на меня выливать половину кружки холодной воды. Благо вода была вкусная, всю жизнь родниковая.

После ежемесячного получения по двести рублей баба Феня заматывала деньги в свой платок и привязывала мне его на пояс под рубашку, отправляя на «Чёрную гору» к матери. Я старался бежать всю дорогу, чтобы пацаны не отобрали, а это около 10 км.

Во время обеденного перерыва подпаски загоняли стадо коров на стойбище, огороженное берёзовыми жердями, чтобы пришедшие хозяйки могли подоить бурёнок. Ограждение стойбища было выполнено мужиками – хозяевами коров.

Сгорая от любопытства и сопереживания о родном отце, я дважды в разные обеденные перерывы поднимался на «Иваничеву гору» к маяку, от которого хорошо был виден лагерь зэков. Я смотрел и мысленно фантазировал об условиях отцовского лагеря, который находился в Комсомольске-на-Амуре. Поднимаясь и спускаясь с горы, я всё боялся попасться работникам НКВД, которые могут идти на тренировку по стрельбе в своём тире, находившемся в нескольких десятках метрах от нашего стойла, где мы часто слышали свист пуль над головами. Все наши пастбища были расположены на возвышенной местности, поросшей берёзовым лесом. В горе из-под скал вытекал родник, рядом со стойлом геологи пробурили скважину диаметром около 1 метра, из которой вытекала пенистая белая вода, которую мы черпали кружками и пили.

Красота природы, конечно, неописуема, но она омрачалась кровососами-комарами, оводами и НКВДэшным тиром. В лагере зэки сидели по двадцать пять лет. Приблизительно в 1948 году в зоне было восстание, и сбежали несколько человек. Как раз в это время был обед, и мы слышали с горы топот сапог, это бежали охранники с овчарками, привязанными цепями к их поясам. Добежав до нас, они спросили, не видели ли мы сбежавших зэков. Пастух осетин сказал «нет», и они побежали дальше.

При перечитывании этих строк в части своего детства текут по щекам предательски слёзы, вероятно, никогда не надо возвращаться через много лет в своё детство. Как бы ни было тяжело, всё равно это воспоминания детства, когда ты растёшь, познаешь, матереешь, голодуешь, приспосабливаешься, но бегаешь, выполняешь работу для своей семьи.

Я думаю, что даже человеку, родившемуся в лагере, в тюрьме или на зоне, не познавшему вкуса свободы, детство будет всегда казаться светлым и счастливым, каким бы он его ни вспоминал в будущем. А вспоминается лишь светлое небо, тёплые лужи после проливного дождя. И ты находишься где-то в болотистом логу, где много цветов, редких кустарников, где прячутся под ними молодые пары, а вы, пацаны, подсматриваете за ними. В этом логу прорыты и местами огорожены тёсом водосточные канавы для весенних вод, и ты с людьми нанимаешься весной очищать их от снега и льда. А иногда по нужде наша матушка договорилась с одной украинской семьёй несколько раз в неделю носить им ведро картофельных очисток взамен кусочка сала, чтобы хоть как-то питаться.

В зимнее, учебное время необходимо было отапливать свою избушку, расположенную в средней части дома. Через стенку с одной стороны – дед по отцу, с другой – человек чужой, кузнец. У кузнеца жена даже расписываться не умела. У неё была дочь до него, которую в войну посадили на три года за прогул. Там, в лагере, она родила ребёнка. У него было до неё два сына, старший в войну повесился во дворе, придя со школы домой. Затем они совместно нажили ещё двух детей.

Дед мой жил со своим сыном, нашим дядей и безграмотной бабушкой Анной Васильевной, которая расписывалась в документах крестиком. При этом она обладала прекрасным воронежским голосом, за что на гулянках мужики ставили её на табуретку, и та исполняла для всех воронежские песни. Когда я впервые услышал её, то от изумления раскрыл рот. Но благодаря этому дома пел советские песни, подражая ей.