Нил Гейман - Вид с дешевых мест (сборник)

Майкл Джон Гаррисон, или для друзей просто Майк, – озорное существо среднего роста, бурлящее энергией и склонное к припадкам энтузиазма. На первый взгляд он может показаться хлюпиком, но если присмотреться, замечаешь: на самом-то деле он сделан из хлыстов, пружин и крепкой, доброй кожи. Потому уже не удивляешься, узнав, что Майк – скалолаз. Так и видишь, как в какой-нибудь сырой, холодный день он ползет вверх по отвесной стене, цепляясь за почти невидимые выступы, подтягиваясь все выше и выше, – человек против камня. Мы с Майком знакомы уже двадцать с лишним лет; за это время он успел убелиться благородными сединами, но при этом каким-то образом помолодеть. Он всегда был мне симпатичен, а его книги всегда пугали меня не на шутку. Когда он начинает говорить о литературе, все озорство куда-то исчезает, уступая место одержимости. Помню, как мы с Майком беседовали в Институте современного искусства перед группой слушателей: он пытался объяснить аудитории природу фантастической литературы. Представьте себе, сказал он, человека, который стоит на ветру в пустынном переулке и смотрит на мир, отраженный в стекле какой-нибудь витрины, – и вдруг, прямо у него на глазах, внезапно и необъяснимо, стекло вспыхивает и рассыпается ливнем искр.

От этого образа у меня волосы на затылке встали дыбом. Я до сих пор не могу его забыть – и до сих пор не могу объяснить. По-моему, точно так же невозможно объяснить и книги самого Гаррисона: хотя я и пытаюсь это сделать в своем предисловии, подозреваю, что ничего не выйдет.

Как известно, бывают писатели для писателей, и Майкл Джон Гаррисон – как раз один из таких. Он элегантно и вдохновенно переходит от жанра к жанру; он пишет мудро и ярко; у него есть и научно-фантастические рассказы, и фэнтези, и хоррор, и реалистическая проза. С каждой новой игровой площадки он уходит победителем, и кажется, будто это дается ему без малейшего труда. Его проза обманчиво проста: каждое слово тщательно взвешено и помещено в точности туда, откуда оно сможет проникнуть в нас глубже всего и причинить больше всего разрушений.

Цикл о Вириконии, унаследовавший свои топонимы и тревожную атмосферу от одного давно забытого города в Британии римского периода (английские историки предпочитают называть его Уриконием, зарубежные – Вириконием или Вироконием; предлагали также вариант «Вриконий»), состоит из трех фэнтезийных романов и нескольких рассказов, исследующих природу искусства и магии, языка и власти.

Как я уже говорил и как вы убедитесь сами, в Вириконии нет ничего постоянного. Всякий раз, как мы возвращаемся в него снова, он меняется – или заставляет меняться нас. Сама природа реальности непрестанно смещается, преображается и движется. Истории Вирикония – это палимпсесты: сквозь них смутно проступают очертания других историй и других городов. Истории предвосхищают друг друга, кивают друг на друга. Темы и персонажи возвращаются вновь и вновь, тасуясь, как колода Таро.

В «Пастельном городе» основные направления цикла заявлены достаточно просто – по сравнению с тем, как они раскроются в последующих историях. Такое впечатление, словно перед нами – сложная музыкальная тема, исполненная для начала духовым оркестром на марше. Это научная фантастика на грани фэнтези, повествующая о некоем отдаленном будущем и читающаяся как сценарий какого-то великолепного фильма, в котором нас ждут и предательства, и сражения, и всевозможные ингредиенты массовой литературы, смешанный в изысканный коктейль. (Чем-то мне это напоминает Майкла Муркока, а еще – своей атмосферой усталости, пресыщенности и близящегося конца времен – Джека Вэнса и Кордвейнера Смита.) Лорд тегей-Кромис (который мнит себя лучшим поэтом, нежели мечником) восстанавливает легендарный Орден Метвена, чтобы защитить Вириконий и его юную королеву от завоевателей с севера. Здесь мы встретим и карлика, и героя, и принцессу, и гениального изобретателя, и город, которому грозит ужасная опасность. И все же есть в этой истории некая сладкая горечь, какой обычно не ждешь от литературы подобного сорта.

«Буря крыльев», название которой заимствовано из первого романа, одновременно и продолжает его, и связывает с рассказами и третьим романом цикла. Подозреваю, что этот второй роман будет читаться труднее, чем первый: слишком уж он барочный и насыщенный подробностями. Временами он вызывает у меня ассоциации с Мервином Пиком, но вдобавок воспринимается как опыт экспериментатора, проверяющего, что еще он может сделать со словами, фразами и историей в целом.